Питер Бигль - «Если», 1996 № 07 Страница 62

Тем временем во дворце прогремели фанфары, возвещая о появлении королевской особы. Заглянув в зал возле входа, Кондом увидел торопящуюся к нему служанку принцессы, на лице которой застыло изумленное восхищение. Сердце варвара (и не только оно) тут же напомнило о себе. Раскрыв объятия, он торопливо шагнул ей навстречу.

— Эй, милашка, я сделал свое дело, верно? Сделал!

Увернувшись от троянца с изяществом танцовщицы, она грациозно опустилась на колено перед Элагабалусом.

— Добро пожаловать, ваше высочество, от имени моей госпожи принцессы Замарии. — Обернувшись, она добавила. — Принцесса уже приближается, дабы приветствовать вас.

Стражники согнулись в низком поклоне, обратив взгляды на полированный мрамор пола. Кондом, никогда не утруждавший себя такими мелочами, как вежливость, уставился, разинув рот, на гору плоти, с колыханием проследовавшую мимо него. Замария переваливалась с боку на бок, словно хромая утка, и хрипло дышала. Огромные свисающие валики жира вздрагивали на каждом шагу, словно желе вокруг куска холодной ветчины. Ее великанская туша (назвать ее телом не поворачивается язык, о принц), втиснутая в шитое золотом платье, нещадно сдавливающее каждую выпуклость, напоминала пятифунтовую колбасу, непонятно как оказавшуюся в оболочке для трехфунтового куска.

— Мой дорогой! — воскликнула она голосом, весьма похожим на воронье карканье. Кондом тут же повернулся к принцу и с грубой откровенностью, присущей варварам, поведал ему:

— Клянусь Крамбом, приятель, тебе очень повезло, что ты слеп. Будь ты зрячим, ты уже успел бы умчаться отсюда на несколько миль, и я не шучу.

Головы всех придворных тут же резко повернулись к нему, потом, словно не в силах совладать с искушением, обратились на принцессу Замарию. Ее палец тут же уткнулся в троянца.

— Убейте его! — завизжала она. — Убейте, убейте, УБЕЙТЕ!

— Вот дерьмо! — только и успел процедить Кондом, прежде чем Фэкс ткнул в него копьем. Троянец, чьи рефлексы не замедлялись мыслями, тут же увернулся и разом опустил оба сжатых кулака на затылок капитана. Фэкс рухнул, как подкошенный, из его ослабевших пальцев выпало копье. А Кондом, все еще действуя на уровне инстинкта, сгреб служанку Замарии, перебросил ее через плечо и помчался прочь, преследуемый сразу сотней стражников.

Будь у них с собой луки, Кондом очень быстро превратился бы в подушечку, утыканную булавками, но чтобы ткнуть человека копьем или мечом, к нему сперва следует приблизиться. Тяжело дыша и различая возле уха не менее шумное дыхание похищенной служанки, варвар свернул за угол. Стражники, изрыгая проклятия, уже наступали ему на пятки, но тут троянец, что-то испуганно рявкнув, резко развернулся и помчался туда, откуда только что убежал — прямо на изумленных стражников. Но и у них не оказалось нескольких мгновений, чтобы преградить Кондому путь, потому что следом за варваром на них мчалась толпа дьявольских отродий, вызванных колдовством Слот-Амока.

Столкнувшись лоб в лоб, и те и другие тут же позабыли о Кондоме, из-за которого, собственно, и разгорелся весь этот сыр-бор.

— Демоны, дьяволы, призраки! — заорал кто-то из солдат. Он наверняка процитировал бы весь каталог до последней строчки, но тут его прикончил дев. Другой стражник, посообразительнее, уничтожил целый эскадрон джиннов, воспользовавшись бутылкой вермута[15]. Трое флиббертигиббетов заплясали безумный танец вокруг другого стражника. Как от бойцов толку от них почти не было, зато хаос и неразбериху они сеяли вокруг изрядные.

Еще один стражник, отчаянно ругаясь, ударил мечом подскочившего монстра.

— А э_т_о еще кто такой? — изумленно выдохнул его товарищ, только что стряхнувший с себя гарпию.

— Баргест, — ответил первый. Как видишь, о принц, баргеста все-таки можно узнать, даже если видишь его впервые.

— Коли так, угости его чем-нибудь покрепче, — посоветовал второй[16]. Секунду спустя ламия разорвала ему горло, и некому оказалось сказать, что он этого вовсе не заслуживал.

Очутившись в самом центре свалки, Кондом, пинаясь и лягаясь, начал прокладывать себе дорогу наружу. Все вокруг него дрались насмерть, и каждому было совсем не до него. Кондом уже ощущал сладость свободы, когда над ним нависла туша великана. Живая гора протянула к варвару корявую, измазанную кровью лапу, и служанка принцессы тут же лишилась чувств.

— Слушай, — проревел людоед, — уж больно ты смахиваешь на мою двоюродную сестрицу. Ты не из Дарфададарбеда родом?

— Не-а. Мои предки не забредали так далеко по эту сторону Стикса, — ответил Кондом.

— Жаль. Ну, извини. Но все равно ты на нее здорово похож.

И великан, злобно взревев, снова кинулся в гущу свалки.

Кондом вскочил на жеребца, привязанного неподалеку (чтобы сюжет сдуру не оборвался на самом интересном месте), вонзил пятки ему в бока и пустил его галопом к городским воротам. Ему вслед донеслось несколько гневных возгласов, но стражники и монстры уже слишком крепко сцепились в смертельных объятиях (за исключением, пожалуй, тех, кого обняли суккубы[17]). Вскоре шум битвы стих за его спиной.

Стражники у городских ворот не стали задерживать Кондома. В те далекие дни, если стоит верить дошедшим до нас историям, варвары-культуристы, умыкающие переброшенных через седло полуобнаженных пышных красоток, стоили пятачок за пару.

Когда Кондом натянул поводья, останавливая взмыленного жеребца, служанка очнулась и зашевелилась. Город остался далеко позади. Дорога тянулась дальше через местность со спокойной, почти сказочной красотой. Высокие сосны вырисовывались стройными силуэтами на фоне пылающего заката, дрозды и прочие птички распевали перед сном сладкие песенки. А рядом расстилался широкий луг, заросший мягкой изумрудной травой.

Медленно улыбнувшись, Кондом слез с могучего жеребца. Помогая девушке спуститься, он ощутил под ладонью ее гибкий стан. Троянец опустил руку ей на плечо и нежно направил в сторону призывно манящего луга. Теплая кожа девушки была нежна, словно шелк.

И тут она лягнула его в пах.

Кондом еще корчился на дороге, когда она вскарабкалась на жеребца, развернула его и поскакала обратно в Заморазамарию. Через некоторое время он сумел сесть. Троянец попытался было понимающе рассмеяться и предаться мыслям, полным примитивного благородства, размышлениям о том, что неудачи следует встречать со стоической невозмутимостью, и о переменчивости удачи, но в паху у него все еще болело, да и мыслителем он, как ни крути, был никудышным. И тогда он вместо этого на карачках уполз в лес. Там его, наконец, и вытошнило.