Тимур Пулатов - Плавающая Евразия Страница 62

- Истинно так! - ироническим восклицанием Лютфи решил сгладить неприятный тон Давлятова. - Общественность, которая очень точно знает свою выгоду, стала на сторону подростка-убийцы, хотя с точки зрения высокой морали и гуманности... Впрочем, не буду употреблять эти выспренние выражения, я утомился от них, употребляя в разговорах с вашей матушкой Анной Ермиловной, Байт-Кургановым и компанией... Страх толпы - трубный глас, заглушающий писк совести и бренчание закона. Страх сам становится законом, и труба его зовет к единству... простите за красивость бел-летристов.требующих аванса под свой вечный долг, как вы удачно заметили... Этими своими краткими отступлениями я всякий раз, если вы заметили, подготавливаю вас ко все новым поворотам своего рассказа, чтобы вы не так болезненно реагировали на них, - блеснул лукавым взглядом Лютфи и продолжил: - Сей бродяга, как выяснено следствием, оказался родным братом вашей подружки Шахло. И, наверное, поэтому... - Лютфи вдруг спохватился и, чтобы дать время Давлятову переварить это сообщение, стал помешивать в стакане с минеральной водой ложкой... - Вы хотите что-то сказать?

- Чепуха все это! - высказал первое, что пришло на ум, Давлятов.

- В таком случае... - Лютфи опять повернулся в кресле, чтобы вынуть из отсека небольшого шкафа папку красного цвета.

Давлятов нехотя взял ее, раскрыл и увидел пожелтевший счет ресторана Московского Дома литераторов, где ему приходилось бывать в суматошный период альманаха "Белая медведица", портрет какого-то свирепого старца в чалме, с надписью: "Иранский аятолла Чечебени", лист с заголовком "Моральные качества Ахмета Давлятова" (отца, значит!), карту, где сбоку было написано: "Маршрут поездки восточного пророка Руслана Давлятова по древнерусским городам" (обо мне, значит!), фото лесопилки, где произошло убийство... Давлятов, на которого уже оцепенело накатила усталость, захлопнул папку, бросил ее перед Лютфи и сказал хрипло:

- Дальше... слушаю.

- Дальше - больше, - метафорично выразился Лютфи, ловко вставляя папку на место. - Мелис убил своего дядю по матери, разумеется, не подозревая об этой родственной связи...

Что-то в тоне его снова не понравилось Давлятову, и он, вспомнив только что увиденный портрет аятоллы Чечебени, сказал, усмехнувшись:

- Разумеется, не подозревая... Неясно мне другое, о Субхане. Сей Суб-хан, освобожденный от своей ленивой, бродячей сущности... не мешавшей ему вовремя отвести беду землетрясения... как же он теперь не смог предотвратить это... случившееся в стране, исповедующей учение пророка Мухаммеда? - И Давлятов вынул из бокового кармана пиджака вырезку из газеты и с торжествующим видом протянул ее Лютфи.

Лютфи стал вчитываться, произнося вслух отдельные выражения.

- Сегодня ночью... в иранской провинции... так-так, любопытно... землетрясение силой в семь с половиной - восемь баллов... Многочисленные разрушения и жертвы... - Лютфи глянул на дату в газете. - "Вечерний Шахград", сегодняшний номер... Оперативность, достойная похвалы! Интересно, на какой день сообщит газета, если подобное ударит у нас, в Шахгра-де? Или уже сообщать будет некому?.. - Лютфи спохватился, настраиваясь опять на иронический лад, и заметил: - Это потому преподобный Субхан не мог предотвратить беду и в иранской провинции, что день и ночь безвыездно дежурит нынче здесь, в Шахграде... Он наш, Субхан, наш друг и брат, пропел Лютфи, - ему мы поклоняемся и у него просим защиты... А там пусть занимается аятолла Чечебени... Вопросов больше нет, мой вольный стрелок? Едем дальше?

- Как - дальше? - притворно удивился Давлятов. - Разве вы не все сказали и про Мелиса, и про мою подружку Шахло, и ее брата?! Причина случившегося мне ясна. Не верить вашей версии нет смысла, даже если вы нагромоздили одну нелепицу на другую... Главное, удалось вырвать Мелиса из лап... простите, объятий правосудия...

- Это причина, а не следствие. Оно вас не интересует? - досадливо поморщился Лютфи.

- Не очень, - Давлятов притворно зевнул.

- Вообще-то вы правы. Моя роль на этом кончается - с установлением связей между вами, Шахло, ее братом-жертвой и Мелисом. Если строго по закону - то в этой истории нет вины ни вашей, ни матери Мелиса... И все же я подумал, что вас заинтересует следствие этой истории, тем более одной нитью своей она тянется к вашему покойному отцу...

- Не хотите ли сказать, что он тоже замешан? - с вызовом глянул на него Давлятов и почему-то потер виски.

- Косвенно - да. И не только он, но и отец вашей подружки Шахло и ее убитого брата, - скороговоркой пробормотал Лютфи и посмотрел на часы. Давайте лучше завтра! Завтра в это время я закончу свой рассказ, представив всю историю в ее совокупности... Договорились? - И дружелюбно потянул Давлятову руку.

- Договорились. - Давлятов вяло пожал ему руку и с растерянным видом вышел за дверь следственной комнаты.

XXIII

Мухаммед чувствовал себя таким усталым и разбитым, что не в силах был повернуться на другой бок, лицом к выходу из пещеры, чтобы увидеть вдали пятно утреннего света. Все, что он пережил во время мираджа - ошеломляющее зрелище седьмого неба - и на земле, когда сразил идолов фе-мудянского города, казалось, навсегда вселило в него смертельную усталость и смертельную тоску, которая всегда бродила на дне его души. Смертельная тоска и слабость... Но Мухаммед знал, что болезненное состояние это пройдет, - с ним уже подобное случалось в отрочестве, когда он упал прямо на улице и забился в судорогах, - надо лишь не поддаваться вялости и апатии. Кувшин, упавший набок, был пуст, но вода, проползшая струйкой под его постель, еще не успела высохнуть. Надо заставить себя выйти из пещеры и набрать воды из ручья для омовения. Мухаммед полежал еще немного, отдельными, несвязанными картинами вспоминая то, что удалось ему увидеть в полете и понять из разъяснений архангела Джабраила. И хотя воспоминания несвязны, общее ощущение было цельным и глубоким. Волнение будоражило его, пробиваясь сквозь апатию в душе.

"А ведь никто не поверит... что все это я увидел, - подумал Мухаммед. - Будут насмехаться... говорить, что вернулось ко мне сумасшествие... И только Хадича с пониманием глянет на меня. И еще, пожалуй, дядя - абу Талиб, успокаивая, положит мне руку на голову - любимый его жест - и скажет: "Хвала избраннику! Неси ниспосланное тебе откровение арабам... И прости меня за то, что я бываю несправедлив к тебе... Таков уж я, погрязший в играх и мошенничестве торговли... кровь во мне разжижена..." И пусть пока только эти двое - в них я найду понимание, - но я должен... должен пронести веру... даже если придется истребить всех, кто не даст мне присягу... как истребил я огнем истуканов в фемудянском капище..."