Роберт Хайнлайн - Луна жестко стелет Страница 62

Послушаешь такое – пожалеешь, что мы избавились от Хая-Вертухая. Ведь сидел же он у себя в норе со своими женами и никому не навязывал, как себя вести.

А проф – как ни в чем не бывало, смеется себе.

– Мануэль, ты что, ты и впрямь трухаешь, что эта умственно отсталая детвора нам законы установит?

– Вы же им сами это предложили! Причем поторапливали.

– Мануэль, дорогой, просто я собрал всех ведомых мне пижонов в одну мусорную корзину. Я же всех их знаю. Не первый год выслушиваю. Очень хорошо подумал, когда подбирал составы комитетов. Так, чтобы там с самого начала никто ни с кем договориться не мог, чтобы они в сваре погрязли. Председатель, которого я им навязал под видом выборов, – это же дергунчик, который шнурка развязать не сумеет. Он убежден, что любой вопрос «нуждается в дополнительном изучении». И в принципе почти нет повода для тревог: если собрать шестерых или больше, они ни о чем не договорятся; с тремя чуточку полегче; а лучше всего – поручить дело, с которым один способен справиться, именно одному. Именно поэтому все парламенты в истории, если чего-то и достигали, то обязаны этим нескольким сильным личностям, которые господствовали над большинством. Не боись, сынок, этот спецконгресс пороха не выдумает, а если с устатку что и утвердит, то такую путаницу, что выкраси и выброси. Но зато не мечется у нас под ногами. И вот увидишь, он нам еще пригодится. Но попозже.

– Зачем? Сами же говорите, что пороха не выдумает.

– Не выдумает. Но один человек, – правда, его на свете нет, – выдумал. И нынче ночью, когда все они устанут, я это протащу без голосования при всеобщем одобрении.

– Кого вы имеете в виду? Майка?

– Не Майка. Майк – больше человек, чем все эти зануды. Хлопче, я имею в виду Томаса Джефферсона, первого из рационал-анархистов, который однажды чуть не умудрился навести тумана на анархию при помощи изысканнейшей риторики, которая когда-либо выливалась на бумагу. Но его прихватили за руку, а меня, даст бог, не прихватят. Улучшить его фразеологию мне не по силам. Но приспособить ее к Луне и двадцать первому веку уж постараюсь.

– Что-то я про него слышал. Это он отменил рабовладение?

– Пытался, да не вышло. Отринь. Как твои дела насчет обороны? Предвижу, что всему нашему притворству конец, как только сюда заявится первый же корабль.

– Не успеваем.

– Майк говорит, должны успеть.

Конечно же, не успели, хотя корабль так и не заявился. Трое ученых перехитрили и меня, и лунтиков, которым я велел следить за ними. В фокус крупнейшего телескопа-рефлектора приладили передающее устройство, а лунтику-ассистенту навесили лапшу на уши насчет астрофизических наблюдений и новшеств в радиотелескопии.

По-моему, это был ультрамикроволновый передатчик. Засадили конец волновода в самую фокусную точку, и радиотелескоп сработал как параболическая передающая антенна. Примерно как первобытный радар. А несущие металлоконструкции и пленочный тепловой экран, нахлобученный на прибор, поглотили поле рассеяния. Так что «уши», которые я кругом натыкал, ничего не расслышали.

И передали сообщение, в своей версии и с подробностями, какие знали. Первое, что до нас дошло, был запрос от Главлуны на имя Вертухая. Мол, опровергните ложные слухи, разыщите распространителя, прекратите это хулиганство.

А мы вместо этого им в ответ – Декларацию независимости:

«Дано в собрании конгресса четвертого июля две тысячи семьдесят шестого года…»

Ох, и здорово получилось!

15

Декларацию подписали и приняли точно, как проф предсказывал. Он поставил этот вопрос в конце дня, объявил специальное вечернее заседание с выступлением Адама Селены. Адам прочел документ по фразам, причем каждую разъяснил, а потом еще раз сплошняком, выделяя голосом звучные места. Народ рыдал. Ваечка, сидя со мной рядом, носом шмыгала, да и со мной что-то в этом духе творилось, хоть я-то загодя знал текстуру.

Адам кончил читать, оглядел зал и сказал:

– Взоры будущего устремлены на нас. Четко обозначим ему дело, которое творим.

И поручил вести заседание дальше профу, а не обычному председателю.

Было двадцать два ноль-ноль, и началась заруба. Само собой, все были «за». По радио с Эрзли во всех выпусках новостей надсаживались, какие мы бяки, как нас следует наказать, проучить и так далее. Приплетать, чтобы пуще жглось, не требовалось, Эрзля изгалялась, как могла. Майк попросту пустил побоку иные мнения. Так что если был когда-то на Луне день осознания нашего единства, то это, вероятно, было второе июля 2076 года.

Так что принять приняли бы. Проф предвидел это еще до того.

Но не в том виде, в каком написано.

– Многоуважаемый председатель! Во втором параграфе слово «неотъемлемыми» как-то не так звучит. По смыслу, должно быть сказано «неотчуждаемыми», но более соответствовало бы духу документа слово «священными». «Священными правами», а не «неотчуждаемыми». На мой взгляд, этот момент нуждается в обсуждении.

Ну, этот еще куда ни шло, знаток словесности, без претензий, что дохлая дрожжина в пиве. А взять хотя бы ту мадам со списком запретов. Уж она там была, и список при ней. Она его снова огласила и потребовала включить в текст декларации, «так, чтобы народы Земли узнали, что мы цивилизованная нация и как таковая достойны занять место на форуме человечества».

Проф не только дал ей высказаться. Он всячески ее подбадривал, позволил превысить регламент, хотя целая толпа на трибуну рвалась, а потом, не дав никому выступить в поддержку, изящно поставил предложение на голосование (конгресс работал по регламенту, над которым препирались много дней; проф знал регламент назубок, но придерживался лишь тогда, когда это было ему на руку). Провалили это дело с криком, и мадам удалилась.

Тогда кто-то встал и объявил, мол, такой длинный список в декларацию включать ни к чему, но ведь мы же придерживаемся общих принципов! Так, может, всё же включить абзац, что «Свободное государство Луна гарантирует всем свободу, равенство и личную безопасность»? Не раскрывая, просто перечислить основополагающие принципы, которыми, как известно, неуклонно руководствуется наше правительство.

Что ж, резонно, давайте примем, но, наверное, надо написать: «Свободу, равенство, мир и личную безопасность». Не так ли, камрад? А включает ли понятие «свобода» такой тезис, как «право на бесплатный воздух»? Или «право на бесплатный воздух» относится к гарантиям личной безопасности? Или «право на бесплатный воздух» вернее было бы не подразумевать, а прямо назвать в тексте? Но с поправкой: «право на бесплатные воздух и воду». Что такое «свобода», что такое «личная безопасность», если доступ к воде и воздуху оказывается ограничен?