Илья Одинец - Импланты Страница 63

— Но… у меня же дочь…

— Плевать мне на твоего выродка! Чтобы вылизал тут все до блеска и перед хозяином бара извинился!

Этого уже Федор стерпеть не смог. Его могли оскорблять, унижать, бить, плевать в лицо, но никто не смеет называть его доченьку, его дорогую Юленьку выродком.

— Заткнись, — прошипел он.

— Чево?!

— Заткнись! — заорал Сомов. — Не смей так говорить о моей дочери! Ты грязный бессердечный бюрократ! Свинья на подносе! Разожрался за счет таких трудяг, как я! Сам здесь все вылизывай!

Федор бросил метлу и ведро перед бывшим начальником и отправился домой.

Он остался без работы.

"Подонок, — вертелось в голове бывшего дворника. — Сволочуга. И зарплату, небось, зажмет".

Деньги Сомову были нужны, очень нужны, и то, что Михалыч не заплатит за отработанные дни, настоящая катастрофа. Можно, конечно, воспользоваться накопленными сбережениями, но эти деньги — неприкосновенный запас и, увы, в ближайшее время пополнения его не ожидалось.

В подвальном помещении ЖЭКа, где жил Федор, горел свет. Это было добрым знаком. Сомов улыбнулся, трижды стукнул перед тем, как войти, и открыл дверь.

— Папа!

К Федору на шею бросилась белокурая девочка лет шести в полинявшей от времени розовой ночной рубашке. Она была очень худой, ножки и ручки едва толще запястья Сомова, личико осунувшееся, но темно-синие глаза ее улыбались.

— Стой-стой! — запротестовал мужчина. — Не видишь, какой я грязный?

— И плохо пахнешь, — девочка отстранилась, но встала на цыпочки, подождала, пока мужчина нагнется, и звонко чмокнула его в небритую щеку. — Вымойся.

Ванной как таковой в подвале не было, ее заменяла самодельная душевая — отгороженное плотной непрозрачной пленкой пространство с "душем", который представлял собой два связанных друг с другом шланга. Один из них вел к трубе отопления, другой к трубе с холодной водой.

Федор взял сменную одежду — просторную рубашку (относительно чистую и не слишком мятую), старые темно-синие брюки и пиджак с заплатами на локтях, положил все рядом с душевой кабинкой и нырнул внутрь. Вымыться после трудового дня — одно из немногих удовольствий, доступных Сомову, но сегодня долго находиться в душе он не мог, ему предстояло сделать слишком многое, прежде чем наслаждаться маленькими радостями жизни.

Мужчина быстро вытерся и оделся.

— Ты куда-то уходишь? — спросила девочка. Она успела снова лечь в кровать и теперь смотрела на одежду отца с подозрением. — И тебе совсем не хочется спать?

— Хочется, — Федор подошел к дочери и присел рядом. — И спать хочется, и есть, но больше всего хочется, чтобы ты выздоровела. Поэтому мне просто необходимо уйти.

— Зачем?

Сомов вздохнул. Он не хотел говорить дочери, что лишился работы, не хотел ее расстраивать и волновать. Девочке и так приходится несладко — сидеть целыми днями в подвале, выходить на улицу лишь на пару часов под присмотром отца, знать, что каждый прожитый день приближает неизбежное…

— Спи, Юленька. Когда вернусь, принесу тебе вкусненькое.

— Вкусненькое? Обещаешь?!

— Обещаю.

— А что?

— Это сюрприз. А теперь спи.

Федор поцеловал дочь и накрыл ее одеялом. Он решил подождать, пока она заснет, а потом уже уходить. Он не любил прощаний, потому что знал — когда вернется, может не застать дочь в живых.

У девочки было больное сердце. Знакомый врач, обследовав ребенка, настаивал на необходимости срочной пересадки донорского органа или искусственного имплантата, но деньги на операцию Федор не скопил бы и за две жизни. Осознание, что он ничего не может сделать для спасения жизни собственного ребенка, отравляло его существование. Он чувствовал огромную вину перед Юленькой за то, что не может позаботиться о ней, как должно, а отведенные девочке годы она вынуждена жить в темном подвале, и из игрушек у нее только сломанная деревянная собачка без лапы и кукла со стершимися чертами лица.

Сомов старался изо всех сил, но заработать пятьсот кредитов на операцию было выше его сил. Дождаться донорского сердца нереально, а искусственный имплантат обойдется еще в семьсот, а то и в тысячу кредитов.

Федор понимал, что девочка рано или поздно угаснет, она и так уже редко встает с постели и практически не смеется. Однако на самом деле смеяться и радоваться было и нечему.

Сомов отдал бы все за возможность помочь дочери, если не продлить ее жизнь, то хотя бы сделать так, чтобы девочке было, где жить, чтобы она не стыдилась своего старенького платья и поношенных сандалий, и чтобы она никогда не слышала в свой адрес "подвальная девочка" и "дочь мусорщика".

Юленька, наконец, заснула. Федор вздохнул, осторожно поцеловал ребенка и вышел на улицу. Глаза щипало. В кармане осталось полкредита. Этого не хватит на завтрак и обещанный сюрприз, но Сомов поклялся сделать все возможное и невозможное, и купить дочери пирожное.

Федор знал, где можно быстро найти работу — в порту. Там, если повезет, можно устроиться грузчиком не на один день, а на неделю или на месяц. При очень большом везении можно получить постоянную работу, но для этого надо знать хотя бы одного бригадира, чтобы тот замолвил за тебя словечко перед начальством.

Город был большим, третьим по величине в стране, и располагался на слиянии двух рек, поэтому порт оказался одним из самых оживленных мест. Капитаны подавляющего большинства кораблей предпочитали не тратиться на портовые краны и погрузчики, потому что за пользование загрязняющей окружающую среду техникой взимался огромный налог — город считался экологической столицей страны и стремился сохранить этот статус. Поэтому владельцы кораблей предпочитали дешевую экологически чистую приходящую рабочую силу, и каждое утро порт наполнялся людьми.

Как сообщалось по телевидению, уровень безработицы в городе не превышал средних показателей по стране, однако Федор подозревал, что цифра сильно занижена. Когда он приходил в порт, казалось, там собиралось все мужское население города. Высокие, низкие, толстые, тонкие, наглые, скромные, горластые и тихие мужчины, юноши, пожилые люди, одетые в простые широкие штаны и холщовые рубашки, бродили между ящиками в поисках работы и бросали завистливые взгляды на суетящихся счастливчиков, занятых разгрузкой судов.

Работа в порту была чище работы дворника, но заметно тяжелее. Приходилось таскать тридцатикилограммовые тюки, сгружать на берег крупный рогатый скот, двигать ящики и контейнеры, и все это в бешеном темпе, чтобы успеть разгрузить или загрузить корабль к его отплытию.