Грег Бир - Эон Страница 65

– О. – Патриция снова легла и стала смотреть на огоньки, мерцающие вокруг Ольми. Она очень устала. Глаза горели, в горле пересохло; в груди ощущалась тяжесть, а мускулы рук и ног болели от напряжения. – Я плакала, – сказала она.

– Вы проспали последние двенадцать часов, – сообщил франт. – Во сне вы были спокойны. Мы вас не трогали.

– Спасибо. Аксис – это то место, куда мы направляемся?

– Да, – сказал франт.

– Что там будет со мной?

– Вы будете почетной гостьей, – ответило изображение Ольми. – В конце концов, вы из нашего прошлого и очень умны.

– Я не люблю… суеты, – мягко возразила Патриция. – И я хочу вернуться и помочь моим друзьям. Они нуждаются во мне.

– Ваше присутствие там не является решающим, и мы посчитали, что это опасно.

– Тем не менее, я хочу вернуться. Я хочу, чтобы вы знали: вы увезли меня против моей воли.

– Мы сожалеем об этом. С вами будут хорошо обращаться.

Патриция решила, что спорить с призраком бесполезно, будь он личный или какой-то еще. Она обхватила плечи руками и стала смотреть на обожженный, почерневший ландшафт далеко внизу. Сейчас невозможно было думать о прошлом, о том, что произошло до того, как она оказалась на этом корабле. Действительно ли она хотела вернуться? В самом ли деле там было нечто, чрезвычайно важное для нее?

Да. Лэньер. Он ждал от нее помощи. Она была частью его команды. И Пол, и ее семья. Мертвые. Она нащупала письма в кармане, а затем потянулась к сумке, в которой лежали мультиметр, электронный блокнот и процессор. Их никто не трогал.

Сосницкий умирал. Из пяти врачей, сопровождавших батальон, двоим удалось прорваться во вторую камеру, и они не собирались скрывать от генерала правду. Один из них, лысый худой, со шрамом, пересекающим пол-лица, отвел Мирского в сторону, когда тот подошел к опушке.

– У генерала внутренние повреждения, и разрыв селезенки – самое легкое из них. У нас нет ни крови, ни плазмы и нет никаких условий для операции. Он умрет через час, может быть, через два… Он сильный человек, но он не супермен.

Сосницкий лежал на боку на ложе, сделанном из рюкзаков и веток. Каждые две-три секунды он моргал; лицо его было бледным и потным. Мирский опустился рядом с ним на колени, и Сосницкий взял его за руку. Рукопожатие генерала было все еще удивительно сильным.

– Мои кости превратились в кашу, товарищ командир, – сказал он. – Как я понимаю, ни Лев, ни Нев не добрались сюда живыми. – Генерал скривил губы в гримасе или улыбке – трудно было точно сказать, – потом закашлялся. – Я собираюсь оказать вам сомнительную честь, товарищ полковник. Нам нужен командир дивизии. Другой полковник, оставшийся в живых – Велигорский, а я не хочу, чтобы командовал политработник. Вы получаете очень большое повышение, полковник, которое, возможно, не одобрила бы Земля. Но если то, о чем мы слышали, правда, то на Земле это уже никого не волнует. У меня есть свидетели – один из них Белозерский, – и я намерен подтвердить ваше повышение по радио другим командирам батальонов, прежде чем умру. Поэтому я должен действовать быстро. С этого момента вы – генерал-лейтенант. Я передаю вам свои знаки отличия. – Он сделал это с гримасой боли на лице. – Могут возникнуть проблемы со… следующими по порядку, но таково мое желание. Я доверяю вам, генерал Мирский. Если то, что говорит командир дивизиона, верно – а это вполне возможно, – вы должны идти на переговоры. Мы, может быть, последние русские… Все остальные сгорели. В огне. – Он снова закашлялся. – Не теряйте самообладания. Впрочем, кто я такой, чтобы советовать вам, что делать? Теперь вы – генерал. Попросите Белозерского принести рацию.

Белозерский прошел мимо, бросив на него сердитый взгляд, в котором было что-то еще – что-то умоляющее. «Он еще не решил, как теперь вести себя со мной», – подумал Мирский. Генерал обратился к оставшимся в живых солдатам. Белозерский вежливо сообщил, что ретрансляторы в скважинах не действуют, но генерал, тем не менее, настоял, чтобы сообщение было передано.

– Теперь американцы знают, что у нас есть командир, – сказал он.

Через несколько минут Сосницкий впал в кому.

Мирскому потребовалось некоторое время, чтобы осознать происшедшее. Он решил, что лучше всего продолжать вести себя так же, как и прежде, так что вернулся к своим и посовещался с Гарабедяном.

Несмотря на ультиматум, Мирский ничего не предпринял к концу срока. Он знал, что это будет самоубийством. До сих пор еще была слабая надежда, что внезапно появится транспортник корабль и начнет сбрасывать подкрепление, но теперь надежда ушла, и вместе с ней исчезли все возможные цели.

Генерал-майор Сосницкий, конечно, был прав.

С самого начала это было крайне рискованное предприятие. Если сообщение противника было правдой (командир дивизиона Плетнев наверняка не стал бы лгать своим ради спасения собственной шкуры) – если все это было правдой, любая победа была просто невозможна.

Подошел Гарабедян с тюбиком еды. Мирский отмахнулся.

– Надо поесть, товарищ генерал.

Мирский хмуро посмотрел на майора.

– Зачем? Какой смысл? Они будут держать нас здесь, пока мы не подохнем с голоду или не превратимся в лис, совершающих набеги на курятники. Мы обречены.

Гарабедян пожал плечами.

– Ладно.

Мирский отвернулся от своего бывшего заместителя, но внезапно резко выбросил руку.

– Дай сюда, ублюдок. Нечего тебе жевать.

Гарабедян усмехнулся и отдал ему тюбик.

– Дрянь, – заявил Мирский, выдавливая в рот рыбный паштет. – Вкус дерьма.

– Вспомни огромные очереди за колбасой, вкус у которой был немногим лучше, – сказал Гарабедян. – Из-за чего, собственно, ты так подавлен?

– Я любил Сосницкого. А теперь он умер, сделав меня генералом.

Глава 31

Лэньер стоял в широком ярко освещенном зале библиотеки, щурясь от света. Он не сидел перед хромированной каплей уже много месяцев, однако по-прежнему не хотел этого. По своему опыту он знал, ничего страшного его не ждет, но ему казалось, что все его нынешние проблемы возникли в одном из этих кресел – том, которое было сейчас окружено отключенной аппаратурой.

Позади стояли три морских пехотинца, вооруженных «эпплами» и «узи», из-за чего он испытывал неловкость; Герхардт настоял на том, чтобы они сопровождали Лэньера – на случай, если русский спецназ уже проник сюда.

Гарри прошел между рядами, избегая, как и Патриция, кресла, загроможденного аппаратурой. Он остановился, оглядел площадку, потом сел, опустив пальцы на пульт. Перед ним поплыли вопросы. Библиотека все еще обращалась к Лэньеру на английском двадцать первого века. Возможно, она помнила его; возможно, она знала, кто они и даже почему они здесь.