Елизавета Манова - Рукопись Бэрсара Страница 65

И тусклый, измученный голос Сибла. Война уже подкатилась к Биссалу. Предместье Торан сожжено ("О господи, - думаю я, - наш Торан!"), кеватцы готовятся к штурму.

- Не плачь, - говорю я ему. - Крир не отдаст Биссала. Свяжись с Зелором, - командую я, - пусть выдадут Тиргу подземные ходы в Торан и Кавл. Кстати, их казну охраняет корпус Оссара. Не забудьте об этом, когда начнется штурм.

- Зря я тут, - говорит Эргис. Передатчик выключен, и только светильник подслеповато мигает нам со стола. Червячок света в тяжелом мраке.

- Эргис, - говорю я ему, потому что уже пора, - что могут десять человек там, где дерутся армия? Научись ты себя ценить, черт возьми! То, что ты сделал, не мог сделать никто, кроме тебя. И после этого влезть в драку, убить троих - и самому умереть? Когда все еще только начинается?

- Ты это о чем? - спрашивает он. - Что начинается?

- Главное. Крир стоит десятка спесивых Абилоров, и он разгромит кеватцев. Вот тут и кончится последняя отсрочка - для Огила и для нас.

- Ты о чем? - снова спрашивает Эргис. Не потому, что не понял. Он давно уже понял - еще когда выбрал меня. Но так не хочется думать, что э_т_о_ начнется сейчас.

- Это начнется сейчас, - говорю я ему. - Никто не решался сделать первого хода, пока не развяжется эта война. Квайр или Кеват. Теперь уже ясно, что Квайр, - говорю я ему. - И теперь они станут делить страну и рвать ее на куски.

Молчит. Я знаю его молчание, как он знает мое. Не может, и не хочет признать, что я прав.

- Слишком легко мы взяли эту страну, - говорю я ему (или себе?), - и слишком чужие мы для нее. Даже я - мятежник и бунтовщик - ближе, чем добрый и справедливый аких. Я чего-то хочу для себя - значит, хоть в чем-то да свой. Он - нет. Он был вам чужой даже в лесах, а теперь он совсем один. И то, на чем стоит его власть - всего лишь страх перед этой войной. А что потом, а, Эргис?

Молчит.

- Как было просто, пока мы еще ничего не могли! Работали и сражались, но рисковали только собой, и обещанья наши немного стоили - надо было сперва победить. А кто, кроме Огила, верил в победу? И как нас тогда любили за то, что мы были гонимы, и власть не любила нас! Но кто принимал нас всерьез? Люди нас слушали, им нравились наши слова, но если бы вспыхнул бунт, он опять бы прошел мимо нас - как четырнадцать лет назад.

- Огил был против бунта, - хмуро сказал Эргис.

- За это нас и терпели в стране. Наш добрый враг-покровитель, мать-государыня, как могла защищала нас, потому что цель-то у нас была одна: не отдать кеватцам страну. И мы были очень удобны ей: говоруны, умеренные бунтовщики, способные удержать от бунта народ.

- Не тронь ты лучше то время, - сказал Эргис.

- Я неправ?

- Прав. Только ты это теперь прав, а не тогда.

- Это ты изменился, Эргис. Я и тогда знал цену нашей войне. Но я - не Огил, Эргис. Я не умею делить с человеком жизнь и прятать от него свои мысли. Ты знаешь то же, что и я, и ты уже не боишься думать. Так что мы такое, Эргис?

- Не знаю, - хмуро ответил он. - Ни зверь, ни птица, ни мужик, ни девица. То ли летний снег, то ли зимний гром.

- Вот именно. Ремесленники войны и поденщики смуты. Молодость уже позади, ошибаться некогда. Надо делать свою работу и делать ее хорошо.

- Чтоб все тошно было?

- Чтоб когда-нибудь стало лучше. Ты не думай: я не ради упрека вспомнил те времена. Просто хотел напомнить: у власти Огила нет корней. Мы никогда не были силой в лесах - просто поймали свой единственный случай. И всего, чего мы добились потом, мы добились не силой. Только умением Огила выбрать людей и дать им возможность сделать все, на что каждый способен. Этим мы победили кеватцев тогда и побеждаем теперь. Но...

- На войне - что на коне, а в миру - что в бору? Выходит, нам теперь обратно Огила подпирать?

- Пока он жив.

- Тилар! - с угрозой сказал Эргис. - Ты со мной такие шутки не шути! Если что знаешь...

- Столько же, сколько и ты. Квайр выиграет войну - и Огил сразу им станет лишним. Для знати он - самозванец, для богачей - двурушник, потому что играет с чернью, не дает ее придавить. Для бедняков - предатель, потому что он уничтожил Братство, которое своей кровью завоевало ему власть. Для крестьян - обманщик, не давший им ничего. Для Церкви, еретик, товарищ одиннадцати незаконных мучеников Квайра, опаснейший враг, который стоит за разделенье Церквей. Добавь еще Тибайена и его жажду мести.

- И ты... попустишь?

- Я что я могу? Что я могу?! - закричал я в тоске и чуть не свалился, потому что боль из раны ударила в сердце. - Никого он возле себя не оставил! Эргис, хоть ты мне поверь: я же не хотел уходить! Не хотел я, понимаешь?

- Да ты что, Тилар? Ну! Я ж верю!

- Он сам меня заставил, Эргис! Нарочно или ошибся... не знаю. Зачем он так торопился с Братством? Почему он мне ничего не сказал? Ведь он же знал, что я принят в Братство, что моя семья... ну, ладно, мать я скрывал... а Суил? Ты бы позволил, чтобы твою семью перебили... все равно ради чего?

- Нет, - ответил Эргис. Помолчал и добавил: - Может, думал, что охранит?

- Нет. Не охранил бы. Просто он даже мне не верил. Хотел покрепче меня привязать...

- Хватит, Тилар, - мягко сказал Эргис. - Чего обиды поминать, да старым считаться? Уж какой он есть - такой есть: ему что любовь, что служба... - Заглянул мне в глаза и спросил тоскливо: - Неужто смиримся, а, Тилар?

Вот мы и дожили до победы! Эту весть принес нам гонец - и у Сибла кончились батареи.

Как я и думал, Крир разбил кеватцев у Биссала, а оставшихся уничтожил у речушки Анса. И все-таки корпус Сифара ушел в Приграничье, и, может быть, даже прорвется в Кеват. Если Сифар останется жив, я его отыщу...

Наша радость тиха - слишком дорого стоила нам победа. Слишком многое Приграничье отняло у нас. И не только товарищей - что-то от нас самих похоронено в этой зловонной проклятой земле.

Мы сидим у огня, крепким лотом наполнены чаши, но что-то мы не спешим поднести их к губам.

- Помянем! - говорит Эргис, и мы встаем и в молчании пьем поминальную чашу.

- Дарн, - говорю я себе и гляжу на живых. На их худые усатые лица, одежду, изодранную в боях, на погнутые доспехи, на грязные тряпки на ранах, и нежность к ним...

Я протягиваю чашу Барагу - одной рукой мне ее не налить.

- Слава Лагару! - кричу я, и два десятка исправных глоток сообщает лесу о том, что вечен Лагар.

И теперь наша радость шумна: мы пьем и ликуем, кто-то плачет, а кто-то поет, и надо всех обойти и каждому что-то сказать; мне хватило бы добрых слов и на тех, кто остался в Приграничье, только им моя любовь уже не нужна, я отдам ее тем, кто жив - что еще я могу им дать?

- Выпьем за невозможное! - кричит мне Ланс, в глазах его радость, а в улыбке печаль, я пью с ним, а потом с кем-то еще, а потом Эргис уводит меня, потому что меня уже пора увести.