Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы Страница 66

— Ты сомки перебрал. Типа человечество — потомки проклятых?

— Именно! Потому — искупление. Церковь о том ведь и говорит, ага? А некоторым — как Ионе — пришлось проповедовать и у мертвых. Хама отец — проклял, отрешил от живых и отослал к мертвым. Потомки его — зверолов Нимрод и его дети — построили Ниневию, город мертвых, куда и отправился Иона. А к мертвым можно попасть, только умерев, — вот Иона и садится на корабль, чтобы его бросили в море, на съеденье киту. То есть он не бежал от приказа Бога, а наоборот — слово в слово его выполнил. Кит — зверь — доставил его к вратам Ниневии, города Зверя. Живут там — трое: Левиафан, Зверь вод, Бегемот, Зверь земли, и Зиз, Зверь воздуха.

— Иониты говорят: «Как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи»…

— Именно, именно! Но — не спасает, а несет мертвым слово об избавлении. Да и у нас в соборе дверь в Ад — китовой глоткой изображена!

— Да, Юхан, крепко ж тебя… Словно китов наслушался.

— А ты — не смейся, не смейся! Если все — так, то киты — должны с нами говорить. Мы ведь, пойми, — новая Ниневия, город Зверя, а ведет нас — новый Нимрод, зверолов. А скоро придет Иона, и тогда Господь взглянет на нас, и никто не сумеет бежать его взгляда. Потому я и говорю: мы — воинство света, и пока Шульц об этом помнит — никто нас победить не может. О Диком Ирландце — слыхал?

— Да это ж шняга! Сказки на ночь!

— Салага! Какая шняга, если я под ним год ходил? Базлали, с ним кит заговорил, и после — ни одна пуля его не брала: руконогим — и тем вдесятером пришлось его вязать, чтобы на каторгу отправить. А теперь есть шепот, что — вернулся Ирландец. И — что не просто так он на каторгу попал. Я вот что думаю: может, даже он — новый Иона и есть: съеден Зверем, но вернулся в Ниневию. Станет при Шульце — тогда-то мы и прижмем и узкоглазых, и руконогих.

— Хватит трепаться, — кто-то новый, голосом густым, словно масло. — А то Блотт сейчас устроит вам Царство Зверя! Наша-то зверушка как там?

— Вроде спит…

— А проверить? И, Юхан, мой тебе совет: об Ирландце сегодня лучше помолчать. Если, конечно, хочешь говорить завтра.

Голоса раздавались давно, но Конраду казалось, что звучат они — в одном из его видений, где странные многорукие тени заплетали пространство непроходимой сетью. Голоса, образы, звуки мелькали, истончаясь, уходя… Потом он очнулся совсем и понял, что лежит, связанный, на матрасе, набитом морской травой, — пахло йодом и гнилью.

Было темно.

Конрад попытался пошевелиться и застонал: голову пробило огненной спицей.

Голоса тотчас прервались, скрипнула половица, распахнулась дверь. По глазам — как плетью — хлестнуло. Пыль клубилась на свету, словно острова в небе.

— А говоришь — спит… Давай-ка сюда эту кроху.

Конрада подхватили под руки, вздернули… С размаху усадили на стул.

— Руки, — начал он и закашлялся сухим горлом. Сглотнул слюну. — Руки развяжите.

— Если будешь тихо сидеть, — сказал тот, третий.

Конрад кивнул.

Смотреть все еще было больно, и он сидел, зажмурившись — второй раз за день. Богатый он, этот день, получился на приключения такого вот рода. Угадывалось, что комната — небольшая и узкая. Еще угадывалось людское скопление где-то за стенами — после «сомки», как рассказывали, случалась такая чувствительность. Иногда к цвету, иногда к запаху. А иногда — так вот, к тому, чего нет сейчас перед глазами. Причем у Конрада сейчас она была, казалось, глубже и больше, чем просто ощущение присутствия людей за стенами: словно бы все чувства убыстрились в несколько раз. По мельчайшим движениям лица можно было, наверное, угадать, о чем человек думает.

А может — так только казалось после «сомки».

— Поговорим? — высокий, не грузный — обрюзгший мужичонка в дурацкой круглой шапочке на макушке сидел, развалясь и закинув локоть за спинку стула.

В комнате были еще двое: бритый, крепко сбитый негр на корточках под стеной и бледный невзрачный человечек с плешью на полголовы. Оба — молчали.

— Поговорим, — согласился Конрад.

— Кто тебя навел?

— Навел?

— Только не надо мне всухую дрочить, ладно? Взяли за жабры — пускай пузыри. Или показать, что осталось от Сухого Лэна?

Комната вдруг закачалась: будто два совмещенных пространства, и за подложкой мира снова зашевелились тени. Только теперь они еще и шептали.

— Ты ж — вроде художник? Тогда придется тебя, если будешь молчать, к тухлому делу приставить. — Губы обрюзгшего вдруг побелели и задергались. — Кто навел, сука?

Шепот вдруг сложился в картинку, и Конрад, не задумываясь, отдался на милость судьбе.

— Янис Глотка на Стаббовых причалах. С ним — резники в доле.

— Вивисектор? Корми камбале — он с нами работает.

— Нет, не Вивисектор. Карманные какие-то резники, но — ушлые. С Хильдой за картинки заелись, и Янис на меня вышел.

— А твой интерес?

— Контракт с «Гермесом» — такая контора, печатает романы. Найду Фокса — я в доле.

— Фокса?

— Того, кто у подземных рисует. Договор был — вызнать место и спустить псов. Но сначала — вызнать место.

— А сиамцы?

— У них — свой интерес. Лишний раз Гибкому Шульцу воткнуть, да и с подземными какая-то завязка.

— Облава будет?

— Возможно. Обговаривалось. После полуночи. От полиции — некий Мейер: хват крепкий. Куда пойдет — не знаю, но люди — готовы.

— Свистишь ведь, сучонок.

— А ты проверь, проверь.

Что я делаю? — вопил первый, привычный Конрад, Конрад-рисовальщик. Что я делаю? Они ведь — на ремни меня порежут. Или — и того хуже. Я ведь и в покере блефовать толком не умею! Второй Конрад только щерил зубы и не говорил ничего. Наверное, ничего и не надо было говорить.

— Смелый, значит? Хм… Ладно, убедил, покажем тебе наших копировальщиков — все равно работать им осталось… Закрывается лавочка, — хохотнул, увидев выражение Конрадова лица. Махнул бледному мужичонке: — Юхан, ноги ему развяжи.

Тот шагнул, присел. Казалось, весу в нем было — как в кошке: ни пол не скрипнул, ни подошва не шаркнула. Выражение высшей сосредоточенности было у него на лице: как — утром, давным-давно — у юнкер-офицера Клодта, вспомнилось отчего-то Конраду. Он шепнул в самое бледное, с желтизной, ухо:

— Киты и вправду поют.

И с удовлетворением заметил, как вздрогнул Юхан. Задрал голову — зрачок был огромен, во всю радужку. Но — ничего не сказал: подцепил веревку, поддел на нож… С треском лопнули волокна. Ступни тот час же защипало, забегали иголочки — Конрад зашипел, пережидая.