Уолтер Миллер - Гимн Лейбовичу Страница 66

— Но Священное Писание восходит ко времени за тысячи лет до Потопа!

Дон Таддео многозначительно промолчал.

— Вы считаете, — ужаснувшись, спросил отец Голт, — что мы не являемся потомками Адама? Не относимся к историческому человечеству?

— Постойте-постойте! Я лишь высказываю предположение, что допотопная раса, называвшая себя людьми, достигла успеха в создании искусственной жизни. Незадолго перед падением их цивилизации они создали предков нынешнего человечества… «по своему образу и подобию» в качестве слуг.

— Если даже вы полностью отрицаете Апокалипсис, то уж это — совсем ненужное запутывание простых и ясных общих представлений! — жалобно проговорил Голт.

Аббат тихо спустился по ступенькам, остановился на нижней площадке и слушал с недоверием.

— Возможно, это выглядит так, — доказывал дон Таддео, — пока вы не примете во внимание, как много это объясняет. Вы знаете легенды о временах Упрощения. Мне кажется, все они становятся более внятными, если взглянуть на Упрощение как на восстание существ, созданных в качестве слуг, против их создателей, как и предполагается в этом фрагменте. Это также объясняет, почему современное человечество выглядит настолько ниже по уровню развития, чем древние, и почему наши предки впали в варварство, когда их хозяева исчезли, и почему…

— Боже, яви свою милость этому дому! — воскликнул аббат, шагнув к алькову. — Прости нас, Господи, ибо не ведаем, что творим.

— Я-то вполне ведаю, — пробормотал ученый, ни к кому в особенности не обращаясь.

Старый священник наступал на своего гостя, словно воплощенная Немезида.

— Итак, мы являемся творениями других существ, сэр философ? Созданы меньшими божествами, чем Всевышний и, по понятным причинам, менее совершенны… не по своей вине, конечно.

— Это только предположение, но оно может многое объяснить, — натянуто произнес дон, невольно отступая.

— И многое извинить, не правда ли? Восстание людей против своих создателей было, без сомнения, просто оправданным тираноубийством бесконечно порочных сыновей Адама.

— Я не говорил…

— Покажите мне этот текст!

Дон Таддео начал рыться в своих записях. Свет замерцал, поскольку послушники у приводного колеса старались прислушаться к разговору. Небольшая аудитория ученого находилась в шоковом состоянии, пока бурное появление аббата не расшевелило оцепеневших от страха слушателей. Монахи перешептывались между собой, кое-кто отважился рассмеяться.

— Вот он, — заявил дон Таддео, протягивая дому Пауло несколько рукописных листков.

Аббат бросил на него быстрый взгляд и начал читать. Наступила неловкая пауза.

— Вы нашли это в разделе «Неустановленное», я полагаю? — спросил он через несколько секунд.

— Да, но…

Аббат продолжал читать.

— Ну, я, пожалуй, займусь упаковкой, — пробормотал ученый, возобновляя сортировку своих записей.

Монахи нетерпеливо переминались с ноги на ногу, явно собираясь тихонько улизнуть. Корнхауэр о чем-то размышлял.

Удовлетворившись пятью минутами чтения, дом Пауло резким жестом протянул листки своему приору.

— Lege![127]

— Но что…

— Отрывок из пьесы или диалога, вероятно. Я и раньше видел его. Это о людях, создавших искусственных рабов. И о том, как эти рабы восстали против своих создателей. Если бы дон Таддео читал «De Inanibus» благородного Боэдулуса, он мог бы обнаружить, что тот определял такие вещи как «вероятную выдумку или аллегорию». Но, вероятно, дона мало заботят оценки благородного Боэдулуса, когда он может сделать собственные выводы.

— Но что это за…

— Lege!

Голт отошел с листками в сторону.

Дом Пауло снова повернулся к ученому и заговорил вежливо, настойчиво, со знанием дела:

— «По образу и подобию своему Он сотворил их; мужчиной и женщиной Он сотворил их».

— Мои замечания не более чем предположение, — сказал дон Таддео. — Свободное обсуждение необходимо…

— «И Господь взял человека, и водворил его в райские кущи, чтобы он убирал их и охранял их. И…»

— …для прогресса науки. Если вы будете затруднять наше движение вперед слепой приверженностью необоснованным догмам, то, следовательно, предпочтете…

— «И наказал ему Господь, говоря: с каждого райского древа можешь ты вкушать, но с древа познания добра и зла да не…»

— …оставить мир погрязшим в том же темном невежестве и суеверии, против которого, как вы утверждаете, ваш орден…

— «…вкусишь. Ибо в тот самый день, когда вкусишь с него, смертию умрешь».

— …борется. Мы не сможем ни победить голод, болезни и мутации, ни сделать мир хоть чуть-чуть лучше, чем он был протяжении…

— «И сказал змий женщине: Господь ведает, что в тот самый день, когда вы вкусите от него, ваши глаза откроются, и вы станете такими же, как и Он, зная, что есть добро и есть зло».

— …двенадцати столетий, если всякое направление для рассуждений будет закрыто и любая мысль будет осуждаться…

— Он никогда не был лучше и никогда не будет лучше. Он будет только богаче или беднее, печальнее, но не мудрее, и так до самого последнего его дня.

Ученый беспомощно пожал плечами.

— Вы думаете? Я знал, что вы можете оскорбиться, но вы же сами говорили мне… Ладно, не стоит спорить. Вы можете иметь свое мнение по этому вопросу.

— «Мнение», которое я цитировал, сэр философ — не о способе творения, а о способе искушения, приведшего к падению. Или это ускользнуло от вас? «И сказал змий женщине…»

— Да, да, но свобода мысли неотъемлема…

— Никто не пытался лишить вас ее. И никто не оскорбился. Но злоупотреблять рассудком ради гордыни и суеты, уходить от ответственности — это плоды одного и того же древа.

— Вы сомневаетесь в честности моих намерений? — спросил дон, помрачнев.

— Иногда я сомневаюсь и в собственных. Я ни в чем не виню вас. Но спросите себя: почему вы с удовольствием ухватились за такое дикое предположение, имея столь хрупкое основание для этого? Почему вы хотите дискредитировать прошлое, даже выставить последнюю цивилизацию нечеловеческой? Не потому ли, что не желаете учиться на их ошибках? Или, может быть, вы не можете вынести того, что являетесь всего лишь «новооткрывателями», а хотите чувствовать себя «творцами»?

Дон тихонько выругался.

— Эти записи давно могли бы попасть в руки сведущих людей, — сказал он со злостью. — Какая ирония судьбы!

Свет мигнул и погас. Но это не было аварией — просто послушники у приводного колеса прекратили работу.