Владимир Аренев - Паломничество жонглера (фрагмент) Страница 66

- Ну, - кашлянул Гвоздь, - предлагаю, господин Туллэк, сходить наверх, проверить, не упер ли еще чего нашего кто-нибудь из здешней обслуги.

Врачеватель как-то нервно дернул головой и отмахнулся:

- Да у меня и воровать-то нечего, господин жонглер. Сами ступайте поглядите, а я вот лучше кваску еще выпью.

Гвоздь пожал плечами: ну кваску так кваску. О том, что сказанное господином Туллэком прозвучало до крайности фальшиво и наигранно, Кайнор смолчал. Только хмыкнул напоследок:

- Как заявится Дальмин с бельем, шлите его ко мне, а то я замерз уже в одной рубашке, ага?

* * *

"Эй, Найденыш, ты где?"

"Найде-еныш!"

Голоса прокалывали туго натянувшуюся - вот-вот порвется! - холстину сна. Но она все не рвалась, слишком прочная, всеохватывающая...

"Найденыш, ты куда задевался?!"

Даже сквозь закрытые веки Фриний видел, как покачиваются под ночным ветром фонари на палках, как волнами ходят заросли крапивы, слышал во сне, как ругаются молодые монахи, которых отрядили искать потерявшегося Непосвященного.

"Ну, попадись он мне...

Найденыш, Дракон тебя испепели! Да где же ты, наконец?!"

Видел он и скорчившуюся фигурку в самом дальнем конце Крапивных Коридоров, и даже мельком удивился: сплю и лицезрю себя же спящего, но только в прошлом.

"Просыпайся", - шепнул он худому мальчишке, притулившемуся к плоскому камню и колыхавшемуся на поверхности дурного сна (как и он сам - сейчас). Фриний помнил: в том сне, куда он-Найденыш провалился вдруг, едва закончив наброски к картине "Фистамьенны", было невыносимо холодно, а еще там безмолвно грохотала такая пустота, что от одиночества и отчаяния хотелось превратиться в волка - и выть, выть, выть...

Он проснулся, потому что нос что-то щекотало - это капли катились по шелушащейся, выгоревшей на солнце коже. Найденыш так и не понял, плакал ли он, когда спал, или только хотел заплакать. Капли были уже на щеках, на лбу, на траве и листьях, они продолжали падать с неба, словно камни, которыми, как пишется в "Бытии", зверобоги "язвили яро" пралюдей. И громыхало в небесах тоже впрямь по Книге: "и гнев их гудел, аки похоронные барабаны".

Тьфу на них, на такие сравнения! Вспомнится же!..

"Найденыш! Най-де-ны-ы-ыш!!"

Он вскочил с земли, огляделся, после взобрался на рисовальный камень, но увидел вокруг лишь черноту да где-то далеко, на самом горизонте, размытые пятна фонарей.

"...ны-ы-ыш!"

Сумраковый колокол явно давно уже отзвонил свое и теперь, наверное, выблескивает на колокольне влажными боками, наблюдая за тем, как двигаются по земле слетевшие с небес звезды (то-то на небе так темно сегодня!), слушает их странные, похожие на человечьи голоса. Кого-то ищут? Или играют в прятки?

- А может он сбежал?

- Куда?! Куда он мог сбежать, этот... йо! ах-х-хой! Ну и крапива здесь! Давно выкосить пора, ты гляди, какая вымах... уй-й! не толкайся, слышь, Ретуль, она ж, зараза, через чулки жжет!

- Ты б ругался или потише, или поменьше. А то отец настоятель услышит...

- А я и так слышу, Ретуль. Крапиву, говоришь, Круйш, выкосить пора? Вот завтра и займетесь. А пока что, дети мои, не отвлекайтесь. Насколько я понял, успехи у вас не очень?

- Да по правде сказать, отец Ог`Тарнек...

- Еще и дождь тут этот...

Про дождь, как с запозданием догадался Ретуль, он зря ляпнул. Поскольку отец Ог`Тарнек, настоятель монастыря, не обращая на оный дождь внимания, стоял без зонта, в обычной серой рясе и сандалиях на босу ногу, и ничего. Даже капюшон на голову не набросил - а они и капюшоны натянули, и вообще... Зря, словом.

- Да, - сказал отец Ог`Тарнек. - Дождь этот... Ну, дай-ка фонарь. - Он отобрал у обалдевшего (дождь... крапива!.. настоятель!!..), втянувшего голову в плечи Круйша мокрый шест и зашлепал прямиком в жгучие заросли. Ретуль отвесил приятелю хорошего тычка и поспешил вслед за исчезающей фигурой отца Ог`Тарнека. Круйш вздохнул, поежился и побрел за Ретулем - не торчать же одному в темноте и мокрени!

Так втроем они и выбрели на рисовальный камень. Найденыш лежал здесь же, свернувшись клубком и клацая зубами, как привидение, по слухам, обитающее в Травяной башне монастыря. Лихорадка поцеловала его в обе щеки, когда Найденыш как раз заметил огни от фонарей, - да так страстно приголубила, что он буквально сполз в грязь, сотрясаемый ознобом.

Не шевелиться, ни одного лишнего движения; холодно, холодно, так холодно не бывает!.. И кто-то смотрит из темноты, и шепчет: "Найденыш, Найденыш!.." - и глазами огнистыми играет, то сведет их близко-близко к невидимой переносице, то заведет один за другой, то вообще погасит... И плачет, плачет беззвучно - только слезы повсюду, холодные, нечеловеческие.

Теперь я знаю, каково быть фистамьенном!

- У него жар, - сказал, коснувшись Найденышева лба и пощупав пульс, Ретуль. Он был способным мальчиком, хоть и растяпой; отец Ог`Тарнек знал, что паренек проявляет недюжинные успехи в искусстве врачевания. Хотя насчет жара и так ясно, тут и пульс не нужно проверять.

- Поднимайте и несите, - велел он молодым монахам.

- А как же фонари? - шмыгнул носом совсем раскисший Круйш. Он уже, кажется, мысленно пребывал в завтрашнем дне и косил крапиву. Зонтик его, изгвазданный в грязи, с погнувшимися спицами, был зажат подмышкой и казался сломанным крылом.

- Один оставим здесь, - терпеливо пояснил отец настоятель. - И зонтики свои тоже здесь оставьте. Потом за ними вернетесь. И не говори мне, сын мой, что не найдете - я и то в детстве изучил Коридоры вдоль и поперек - а я был не из самых непослушных Непосвященных, Пестроспинная свидетель! И хватит ушами хлопать! - рявкнул он, чтобы привести их наконец в себя. Мальчику плохо, а вы, прости Неустанная, как две рыбы снулые - только и знаете, что рты разевать да глаза выпучивать! Ну-ка, поживей, поживей, дети мои!

Найденыша подхватили и закачали голоса, один огнистый глаз остался позади, другой трепетал у него над головой, мигал, менял цвет, четыре бесплотных, но твердых ресницы-луча хлестали Найденыша по щекам, "Опускайте", - сказал кто-то, и Найденыша стали опускать, все ниже, ниже, ниже ("в могилу", - отстраненно подумал он), а потом швырнули - и он полетел, кружась, небо вдавливалось в лоб и в ямку под подбородком, натирало подмышки, ресницы-лучи-полосы волчком завертелись, но ни одна из них никак не могла поймать свой хвост, "Давно он так?" - "Да вот уже неделю"; "Не надо меня делить! Не надо!" - стонал он, но голоса оборвались, съежились, уселись воронами на руки и ноги, чтобы не сбежал; "Не надо меня делить! Слышите! Не надо!.."

- Бедный мальчик.

- Это моя вина. Братья давно говорили, что он рисует и довольно неплохо; потом Жорэм... Я велел, чтобы мальчику не запрещали и не препятствовали, но сам вмешиваться пока не хотел. - Отец настоятель вздохнул и покачал головой, будто не верил, что такое могло случиться у него, в Тхалемском монастыре, посвященном Лягушке Пестроспинной.