Ирина Скидневская - Звездные мальчики Страница 67

Прошел день, потом ночь, а спящая не просыпалась. Мужики не знали, на что решиться: ехать ли вперед, к родной деревне, или ждать. На третий день Митрофан, глубоко вздохнув, сказал:

— Хоронить надо…

Один из мужиков, бойкий и сметливый, вдруг принялся рыться в сене, постеленном на дне телеги, пока не нашел маленькое куриное перышко.

— Вспомнил я, братцы, случай, который с моей Манькой, младшей сестрой, давным-давно произошел. Ходила она с подружкой в лес по ягоды, жарко было, запалились. Набрели на колодец, напились воды, а подружка-то Манькина, дура такая, говорит: "Давай, Машутка, я тебя из ведра окачу, а то жарко!" И бултых ей на голову ведро ледяной воды. Маня замертво упала. Привезли ее в деревню, три дня она лежала, вот точно как мокошь сейчас. Хоронить уж собрались, а дед наш старый, Кузьма, взял перышко, поднес ей к носу, а перышко шевелится! Он засмеялся. "Нет, — говорит, — не дам хоронить… Жива Маня!" И точно, мужики, она на следующий день очнулась!

Рассказчик склонился над мокошью и поднес перо к ее лицу. Перышко слабо, еле заметно затрепетало, и еще раз, и еще…

— Жива, слава тебе, Господи! — перекрестился Митрофан, и все остальные вздохнули с облегчением. — Давайте, мужики, помолимся, попросим у Бога помощи.

Мужики сняли шапки и, глядя в высокое ясное небо, сотворили молитву.

2.

— Вот вам, братцы, и Колькин сон… — крякнув, произнес Митрофан, и замершие было мужики зашевелились.

С пригорка им открывался вид на Синюю Речку, вернее, на то место, где раньше стояла родная деревня. Теперь это было сглаженное взгорье, окаймленное прозрачной полноводной рекой, ровное, чистое, словно здесь и не жили никогда люди. От тишины звенело в ушах.

— Что ж, мужики, — негромко сказал Митрофан, — пора и топорикам застучать.

Они подъехали к речке, распрягли коней и принялись за работу.

Арина открыла глаза. Где-то неподалеку трещал костер, и запах дыма смешивался с тонкими, особенными, ни с чем не сравнимыми ароматами ранней осени. По голубому небу, затянутому нежным кружевом облаков, летели серебристые паутинки. Одна из них прилипла к лицу, Арина смахнула ее, приподнялась и села в телеге. Рядом, смущенно улыбаясь, переминались с ноги на ногу пятеро мужиков, свои шапки они держали в руках.

— С пробуждением, Арина Петровна! Пора подниматься, матушка, долго чего-то ты спишь… — знакомым голосом забасил один из мужиков.

— Митрофан… — неуверенно произнесла Арина и огляделась. Они были на том месте, где когда-то стоял ее дом. Ни одной избы вокруг, только через речку перекинут свежесрубленный мост… Арина вспомнила все случившееся с ней и горестно склонила голову. — Я хотела умереть… вода не приняла… Мужики закивали головами. — Рука Господа коснулась меня, и я проснулась… — Она подняла глаза к небу, помолчала и заговорила снова, в голосе ее появилась решимость: — Поставите мне дом и зовите людей. Нет больше злодея. Господь помог… — Все перекрестились.

Арина легко спрыгнула с телеги и пошла к реке. Однако помолодела мокошь, подумал Митрофан. Еще красивее стала. И не скажешь, что ей уже сорок пять…

Всю неделю, что мужики строили ей дом, Арина стояла неподвижно на пригорке у моста. Словно выполняя тяжелую работу, она целыми днями, не отрываясь, глядела на север, на бескрайнее море пожелтевших лесов. Мужики не решались беспокоить ее. Лишь однажды, за ужином у костра, Митрофан, набравшись духу, пробормотал:

— Петровна, Зоя твоя… — и поперхнулся, когда Арина подняла на него скорбные глаза.

— Я знаю, — сказала она, встала и отошла от костра.

Мужики сидели молча, не глядя друг на друга. Костер шипел, догорая, и ночное небо все ярче расцвечивалось звездами.

…Вскоре люди вернулись в деревню.

Длинный обоз потянулся через все поле, вдоль реки, повторяя ее изгибы. Арина со своего пригорка смотрела на него, и люди еще издалека заметили ее прямую, неподвижную фигуру в черном.

У моста телеги остановились, односельчане подошли к Арине и дружно склонились в низком поклоне. Арина перешла мост, скрестила на груди руки и тоже поклонилась — утирающим слезы женщинам, сурово молчащим старикам, мужчинам, мнущим в руках свои шапки, не по-детски серьезным ребятишкам. Без лишних слов она посторонилась, чтобы пропустить обоз и поздороваться с каждым, но вдруг из толпы вышел старый Макар и бережно подал Арине запеленутого младенца.

Она взяла ребенка и с любопытством взглянула. Ей доверчиво улыбалось крошечное синеглазое личико, ясное, как солнышко в небе. Взгляд у Арины смягчился, она вопросительно взглянула на Макара.

— Это внучка твоя, Арина Петровна… — сказал старик. — Зоя не успела дать ей имя… Сама назовешь ее, голубушку… — У Арины задрожали губы. Она всхлипнула и прижалась лицом к пахнущему молоком свертку. — Отец ее уехал искать счастья, Бог ему судья…

— С возвращением, — сказала Арина нежному веселому личику и повернулась к землякам. — С возвращением, люди добрые…

3.

Арина брела по лесу, тронутому неизбежным осенним увяданием, и заставляла себя вглядываться в его красоту. Я вижу… вижу, какая ты красивая, говорила она рыжей белке, сидящей на дереве, слышу, как шуршат под ногами листья, чувствую, как пахнет этот теплый ветер… Я живу, говорила она себе.

Но сердце ее плакало. Она нигде не могла найти покоя. Дни мелькали один быстрее другого, и жизнь постепенно налаживалась. Деревня строилась всем миром каждый день ставили по дому. Арина еле успевала поворачиваться: растила Зоиньку, лечила людей, скотину, вела хозяйство. Но что-то сломалось в ней. Она ходила, как каменная, и люди, уважая ее горе, почтительно сторонились, не докучая расспросами.

Однажды на улице ее остановил Макар и хотел что-то сказать, но Арина только мотнула головой, отвела невидящий взгляд и глухо выговорила:

— Душа болит, Макар… — и пошла, спотыкаясь, по улице.

Она улыбалась только маленькому детскому личику, тянущимся к ней дома ручонкам, но чувство вины заглушало и эту малую радость. Никакие доводы разума не могли снять с ее души тяжесть горького сожаления о том, что она не уберегла ни троих мальчиков, ни своего внука, которого они не отказались взять с собой. Ей снилась дочь, молодая, красивая, улыбающаяся…

… Арина присела, а потом и легла на спину на мягкий от осыпавшейся хвои бугор и стала смотреть на верхушки сосен. Ветер раскачивал их, роняя на землю шишки. Ритм колеблющихся деревьев успокаивал, и Арина пригрелась на солнце.

… Она в колыбели… Колыбель кто-то качает, но она никого не видит. Виден только край окна с полоской темного неба и звездами. Рогатый месяц нависает прямо над ней и пугает. Ей страшно одной, она начинает плакать, и у края колыбели появляется огромное знакомое лицо.