Сергей Палий - Чужой огонь Страница 67

– Есть…

– Так… Дальше. На связь с нами не выходить, если будет нужно – я сам свяжусь.

– Есть.

– Так, что еще… Что еще…

Полковник вдруг звезданул трубку об пол и взревел:

– Я не знаю, что еще, вашу мать на хер!

Бойцы замерли в самых нелепых позах – кто как был. Из кабины вновь высунулась физиономия Фитилева и быстро исчезла.

Врочек положил свой грязный автомат на скамейку, нагнулся и поднял аппарат.

– Товарищ, полковник! Товарищ полковник! Как слышите? – разражалась чудом уцелевшая трубка голосом прапорщика Машукшина.

– Говорит сержант Врочек. Приказ понятен?

– Кто говорит?

– Сержант Врочек. Приказ, едрена мать, понятен?!

– Так точно!

– Приступить к исполнению.

Дверь пыхтящего и постепенно оживающего броневика со скрежетом раскрылась. Несколько бойцов тут же наставили на нее оружие.

– Свои, свои! – В салон ввалились двое солдат, ходивших в разведку к месту засады. – Не стреляйте.

Пимкин все еще стоял, глядя в то место, куда швырнул трубку от радиостанции.

– Товарищ полковник, – обратился один из вернувшихся. – Товарищ полковник!

Он поморгал и поднял слезящиеся глаза.

– Возле орудия мы нашли одного раненого.

– Их? – очень спокойно спросил Пимкин.

– Так точно. Их.

– Привели «языка»?

– Вон, возле гусеницы валяется.

– Говорить сможет?

– Сможет. Только вряд ли станет. Он по званию – майор. И морда такая… кирпичом…

Полковник посмотрел на солдат без выражения и достал из нарукавного кармана прозрачный флакончик с порошком светло-кремового цвета.

– Я ему сейчас укольчик в яйца сделаю. Пентотальчик натрия. Он мне расскажет даже, кто Кеннеди замочил и первым на Луне насрал.

– Это еще не все, – продолжил солдат, протирая рукавом стекло своей каски. – Мы осмотрели окрестности и нашли четырех застреленных лошадей. Животные лежат, а повозки нет…

– А вы случайно не догадались чуть дальше поискать?

– Догадались, товарищ, полковник. В лесу, метрах в пятидесяти, нашли экипаж. Кучер убит, а четверо пассажиров…

– Что с ними?

– Связаны. Лиц не видать от грязи. И почти окоченели – на фонарик еле реагируют. И… кажется, один… одна из них – девушка.

– Вашу мать, – прошипел полковник. – Сержант, срочно организуйте доставку людей в машину!

Врочек принялся отдавать короткие, четкие команды.

– Девушку мы принесли, – добавил солдат, который до этого молчал.

– Так заносите, олухи членобромные! – взорвался полковник, отталкивая их и выбегая наружу.

Среди трупов, подтаявшего от крови снега и бурых разводов он не сразу различил маленькое тельце, скорчившееся на обочине. Подбежал, взглянул в серо-белое от грязи и мороза личико.

– Ну, олухи! Ну, салабоны тупорылые… – пробормотал полковник, поднимая Маринку на руки. – Ну, я вам дам, разведчики гребаные…

Он внес девушку в салон, осторожно положил на скамейку и принялся растирать заиндевевшие щеки. Еле слышно приговаривая:

– А тебя, Бонах, я лично похороню. Похороню-похороню, не сомневайся, товарищ генерал-лейтенант… Вот только узнаю, что происходит. Узнаю, что творится в этом ссаном мире, и похороню.

Глава пятая

Бывают помещения, в которых чувствуешь себя неуютно, несмотря ни на что. Ни на хорошую обстановку, ни на дизайн интерьера, выполненный со вкусом, в приятной цветовой гамме, ни на гравюры на стенах, ни на шкуру перед незажженным камином.

Это потому, что они большие.

Просто в больших комнатах – слишком низкая концентрация уюта на кубометр…

Полковник в пятый раз за последние четверть часа снял очки и положил их на стол перед собой. Максиму был неприятен этот по-военному грубый, черствый человек с сухими пальцами и высоким бликующим лбом, но его солдаты спасли их от верной гибели на морозе…

После того, как девчонка-эллинес сбежала, друзья стали постоянно ощущать взгляд в спину. Этот тяжелый немигающий взор подгонял их, заставлял пренебрегать сном, а иногда и пищей.

В Омске они наспех закупили предметы первой необходимости, провизию в самой дешевой питачке и практически на последние деньги наняли экипаж до Новосибирска. Маринка совсем сдала. Она тихонько сидела возле окна кареты и глядела на ползущий за ним пейзаж. Кормить ее приходилось чуть ли не насильно. Фрунзик тоже замкнулся в себе. Между белых бровей у него прочно укрепилась глубокая вертикальная морщина. Егоров то пытался развеселить друзей бородатыми анекдотами, то впадал в хандру, то вдруг принимался скулить – какого фига они вообще затеяли эту дурацкую поездку?

На таможне при выезде из Омска Максиму показалось, будто погранцы косо смотрят на него, что вот-вот схватят и расстреляют на месте. Пришлось заварить остатки чая в ближайшей таверне и наглотаться суррогата, дабы хоть немного встряхнуться от надвигающейся паранойи.

А потом пошел снег.

И уныние достигло апогея, того момента, когда готово обернуться истерикой.

Также Долгову не давали покоя воспоминания о том случае, когда Фрунзик разговаривал со сбежавшей девчонкой. Это был какой-то другой Герасимов, пугающий. Не прагматик, не самодовольный эстет… а очень острый и жесткий человек, у которого в прошлом осталось нечто гнетущее. Нечто, требующее разрешения в будущем. «Наверное, это тоже паранойя», – решил в конце концов Максим, оставив тем не менее зарубочку в памяти.

Напали на них неожиданно. В первый момент Максиму показалось, что их экипаж куда-то врезался, но потом снаружи раздался крик кучера и захлебывающиеся всхрапы лошадей. «Неужели девчонка уже накапала Зевсу, и он так быстро среагировал? – мелькнула мысль. – Или снова бандиты?»

Левая дверь слетела с петель, словно ее кто-то выдрал. Дико завизжала Маринка, перекрывая остальной шум голосом, рвущимся в ультразвуковой спектр. Вылетела правая дверь. Люди в серых камуфляжах навалились с двух сторон, взревел Фрунзик, и Максим провалился в небытие…

Он пришел в себя от боли в затылке. Видимо, его крепко приложили чем-то тупым и твердым, но кожу не рассекли и череп вроде бы не проломили. Их связали и бросили на сиденья в экипаже с выставленными дверями, продуваемом насквозь. На полу уже образовался маленький снежный нанос.

Потом увели Герасимова и вполголоса с ним о чем-то беседовали. Очнулась Маринка и принялась тихонько, монотонно постанывать, покачивая головой взад-вперед. Максиму стало страшно – не хотелось вот так бессмысленно и паскудно подохнуть в трех тысячах километров от родного города. Связанные запястья и лодыжки затекли. Минут через пять Фрунзика привели обратно, злого и с разбитой губой.