Андрей Жвалевский - Те, которые Страница 7

Михаил Леонидович замер… и рассмеялся звонко и счастливо.

– Щекотно? – мой участковый, кажется, плохо понимал, что происходит.

Как, надеюсь, и все остальные, кроме искусствоведа.

– Не-а! Здорово! Весело! Вот это да! А еще что у вас есть?

– Немного грусти, если позволите.

– Только потом верните в эту зону, ладно? – по голосу искусствоведа было понятно, что он улыбается.

– Любой каприз! – ответил я и передвинул его руку на десять сантиметров вправо.

Я как раз заканчивал небольшую композицию, когда в дверь мастерской постучали. Деликатно, нервно – это искусствовед Миша.

– Занят! – крикнул я.

У меня действительно сейчас был важный этап – придание профилю нужной шероховатости. Для этого нужно рассыпать крупный песок по поверхности, на которую нанесен клей. Сыпать нужно очень равномерно, чтобы не пришлось потом сдирать лишнее.

Но Миша постучал вторично. Это было странно. Обычно после моего «Занят!» он затихал на полчаса и стучать более не отваживался, только покашливал. Значит, причина есть, и неотложная.

– Минуту! – сказал я тоном потише, но засыпку завершил.

Тщательно протер руку ветошью (вдруг Миша наконец привел нужного человека?) и только после этого отпер. Запах чужого одеколона заставил сердце биться сильнее. Это был отличный одеколон, дорогой, не резкий. И нанесен без фанатизма, с чувством меры.

Его хозяин вполне мог оказаться человеком, который мне нужен. Поэтому я решил сделать вид, что не заметил его. Пусть посмотрит на товар без упаковки.

– Миш, – сказал я досадливо, – сколько раз я тебе говорил?

– Но тут…

И мой кандидат искусств вдруг осекся. Ага, значит, гость подал ему знак молчать. Отлично.

– Что «тут»? У меня сейчас клей застынет! – я вернулся к верстаку, пробежался пальцами по песку. – Что там у тебя?

Миша нес какую-то пургу про публикации в блогах, я досадливо морщился и работал.

Кое-где снял лишнее, чтобы тут же перекинуть на «лысые» места. Изгиб тщательно зашкурил. Проверил пластичную часть, надавливая на нее то сильнее, то слабее. Приложился к наружной стенке щекой.

Гость оставался бесшумен. Либо он флегматик от природы, либо серьезно во мне заинтересован. Впрочем, одно другого не исключает.

– Слушай, – я перебил Мишу на полуслове, – мне наплевать, что и кто там написал в интернете! Я тебе сто раз говорил: мои работы нужно показать настоящему профи!

– Э-э-э… М-м-м… Ну-у-у… – содержательно отозвался искусствовед.

Кажется, он был чем-то очень сильно озадачен.

– Миш, – с ласковой угрозой попросил я, – уйди, а? А то как шарахну по башке шедевром!

Вдруг я почувствовал, что запах элитного одеколона ослабел. Он что, ушел? Черт! Надо было не ваньку валять, а сразу брать золотого тельца за рога!

Но расстроиться я не успел. У входа в мастерскую раздалось деликатное покашливание. Я резко повернулся на звук.

– Прошу прощения, – произнес глуховатый баритон. – Я услышал голоса, вот и спустился.

Молодец, мужик! Не стал возникать из воздуха, а инсценировал тактичное прибытие сверху.

– Добрый день! – Я изобразил смущение, нашарил на столе тряпку, принялся вытирать руки.

– Здравствуйте, – отозвался баритон.

– Это Дмитрий Алексеевич! – Миша явно испытывал огромное облегчение. – Он заинтересовался вашими работами, Александр Петрович. Я взял на себя смелость пригласить его сюда…

– Ой, Михаил Леонидович, – теперь я был сама любезность, – что же вы не предупредили? Я бы работу не затеял.

– Ничего-ничего, вы заканчивайте, а мы вас подождем в гостиной, да, Михаил? – Дмитрий Алексеевич говорил неторопливо, но как-то непрерывно, совсем без пауз на знаках препинания.

Получилось «Ничего ничего вы заканчивайте а мы вас подождем в гостиной да Михаил» даже без особенного вопросительного знака в конце.

– Я быстро! – пообещал я и мило улыбнулся.

Я уже успел выяснить у окружающих, что улыбка у меня ослепшего получается эффектная: жуткая и милая одновременно.

Гости вышли, а я несколько раз бесцельно протер композицию. Надо успокоиться. Разговор будет очень важный. Другого такого может и не случиться. Никаких эмоций внутри. Побольше естественности снаружи.

Кто он? Какой Петрович ему понравится? Твердый и решительный профессионал? Или сумасброд-художник? Скорее, первый вариант. Но не факт…

Комната поплыла перед глазами…

Стоп! Я же слепой, что за новости?!

Только тут я осознал, что верчу в руках свою новую штучку, поглаживаю ее, то сильнее, то слабее нажимая на ее разные части. Нервные окончания на кончиках пальцах находят шероховатости, как клавиши на диковинном инструменте. И рождают мелодию в моей голове. Неожиданную мелодию.

Комната плывет, но я ее вижу!

Здесь очень темно, свет проникает только через приоткрытую дверь. Я усмехнулся – экономный Миша включает лампочку на потолке, только когда сам тут находится. И верно: зачем слепому свет?

Верстак темный, даже в полутьме он выглядит темнее всего окружающего. На нем в строгом порядке разложены инструменты. Порядок – мера вынужденная, иначе я буду шарить в поисках нужного напильника по полчаса. Выглядит это довольно зловеще: разложенные строго по ранжиру пилы, пассатижи, напильники, надфили, молотки и молоточки.

На стенах ничего нет. Или я просто не вижу? Трудно понять.

Смотрю на себя. Темная роба, вся в опилках и стружках.

Начинает покалывать в висках. Кажется, слишком большая нагрузка для моего не совсем здорового мозга.

Я выпускаю тактильную картину из рук – и сразу погружаюсь в привычную темноту.

Назову эту штуковину «Пианино». Или «Очки»?

В голове все еще плывет. Провожу рукой по робе – она вся в опилках и стружках.

Когда я переоделся и поднялся в гостиную, в ней пахло дорогим коньяком. Я даже не смог определить марку. Миша встретил меня у дверей и бережно препроводил в кресло.

– Коньячку? – бесцветно спросил Дмитрий Алексеевич из соседнего кресла. – Или это мешает творчеству?

– Ну… на сегодня я, кажется, закончил, – я пожал плечами и протянул ладонь на голос.

Рука, которая вложила в ладонь бокал, коснулась меня краешком, но и этого было достаточно. Холеная рука. Чистая, не липкая. Здоровая кожа. Хорошо бы еще ногти потрогать, но и без них ясно, что эти руки никогда не держали в руках кайло.

Я приподнял бокал, приветствуя собравшихся, поднес его к носу и блаженно вдохнул.

Запах… Какой дурак сказал, что коньяки пахнут клопами? Коньяк пахнет летом. Не в смысле, что он издает аромат только в три летние месяца. Нет, зимой и летом он пахнет летом: полуденным солнцем; нагретой каменистой почвой виноградника; ягодой, которая когда-то была крупной, налитой соком, а теперь сморщилась на полпути к изюму; сохнущими досками из лимузенского дуба для бочки; и снова солнцем, но уже закатным…