Александр Казанцев - Том (6). Пылающий остров Страница 7

Ученые повернули за поросль молодняка и остановились. Над черной уступчатой линией леса, окруженная маленьким ореолом, сияла красная звезда.

Шаманша и ее спутницы стояли посреди болота с поднятыми руками. Потом скрывшиеся в кустарнике наблюдатели услышали низкую длинную йоту, и, словно в ответ ей, прозвучало далекое лесное эхо, повторившее ноту на какой-то многооктавной высоте. Потом эхо, звуча уже громче, продолжило странную, неземную мелодию. Баков понял, что это пела Таимба.

Так начался этот непередаваемый дуэт голоса с лесным эхом, причем часто они звучали одновременно, сливаясь в непонятной гармонии.

Песня кончилась, Ни Баков, ни Кленов не могли двинуться.

– Не кажется ли вам, что это доисторическая песнь? Не верна ли моя гипотеза о доледниковых людях? – испытующе спросил Баков.

Кленов недоуменно пожал плечами.

Днем ученые сидели в чуме шаманши. Их привел туда Илья Иванович Хурхангырь, сморщенный старик без единого волоска на лице. Даже ресницы и брови не росли у этого лесного жителя.

На шаманше была сильно поношенная парка, украшенная цветными тряпочками и ленточками. Глаза ее были скрыты надвинутой на лоб меховой шапкой, а нос и рот закутаны драной шалью.

Гости сидели в темном чуме на полу, на вонючих шкурах.

– Зачем пришел? Больной? – спросила шаманша низким бархатным голосом.

И обоим ученым сразу вспомнилась утренняя песнь на болоте.

– Вы верите только экспериментам? – прошептал Кленову Баков. – Наблюдайте, я проведу сейчас необыкновенный эксперимент. – И он обратился к шаманше: – Слушай, баё шаманша. Ты слышала про Москву? Есть такое стойбище. Много каменных чумов. Мы там построили большой шитик. Этот шитик летать может. Лучше птиц. До самых звезд летать может. – И Баков показал рукой вверх. – Я вернусь в Москву, а потом полечу в этом шитике на небо. На утреннюю звезду полечу, которой ты песий поешь.

Шаманша наклонилась к Бакову – кажется, понимала его.

– Полечу на шитике на небо! – горячо продолжал Баков. – Хочешь, Таимба, возьму тебя с собой на утреннюю звезду?

Шаманша смотрела на Бакова синими испуганными глазами.

В чуме стояла мертвая тишина. Кленов потерял дар слова от возмущения. Но Баков не оглядывался на него. Он тщетно старался разгадать черты скрытого шалью лица.

И вдруг шаманша стала медленно оседать, потом скорчилась и упала на шкуру. Вцепившись в нее зубами, она принялась кататься по земле. Из ее горла вырывались клокочущие звуки – не то рыдания, не то непонятные, неведомые слова.

– Ай, баё, баё! – закричал тонким голосом старик Хурхангырь. – Что наделал, баё! Нехорошо делал, баё. Шибко нехорошо… Иди, скорей иди, баё, отсюда. Священная звезда, а ты говорил плохо…

– Разве можно задевать их верования, профессор! Что вы наделали! – сокрушался Кленов.

Ученые поспешно вышли из чума. С непривычной быстротой бросился Лючеткан за оленями.

Трудно найти более миролюбивых людей, чем тунгусские лесные охотники, но Баков теперь их не узнавал. Ученые уезжали из стойбища, провожаемые угрюмыми, враждебными взглядами.

– Я не могу понять, как вы с вашим добрым сердцем могли так жестоко поступить, – едва сдерживая себя, говорил Кленов.

– Батенька мой! Мы на пороге великого открытия! Если бы мне понадобилось не только напугать старуху, но и самому умереть от разрыва сердца, я бы все равно пошел на это.

Баков всегда был таков.

В Петербурге его недолюбливали за то, что он не скрывал своих симпатий и антипатий, что называется – рубил сплеча, и во взглядах и суждениях своих был невоздержан.

– Вам нужно беречь свое больное сердце для действительно крупных научных открытий, которые ждут вас не в тайге, а в лаборатории Холмстеда! – возвысил голос Кленов.

– Дорогой мой, надо видеть связь между высказыванием Энгельса, характером взрыва в тайге и реакцией Таимбы! – сказал Баков.

Кленов не ответил. Он мысленно проклинал охранку, которая довела крупного ученого до теперешнего состояния.

Погода испортилась. Резко похолодало. Выпал снег. За весь путь до Подкаменной Тунгуски ученые не сказали ни слова.

Шитик Бакова ждал его. Он решил отпустить тунгуса с оленями и продолжать путь по реке.

Лючеткан распрощался с русскими и уехал в свое стойбище.

– Садитесь на весла, – предложил профессор Кленову. – Это должно вас успокоить.

Они сели в шитик и молчали до того самого момента, когда, почти достигнув противоположного берега, услышали за спиной один за другим два выстрела.

Оглянувшись, они заметили на берегу подпрыгивающего тунгуса. Он размахивал двустволкой. Рядом с ним виднелся сохатый.

Ни минуты не колеблясь, повинуясь общему молчаливому решению, Баков и Кленов развернули шитик и изо всех сил стали грести обратно к берегу, где ждал тунгус.

Шитик с разбегу почти наполовину выскочил на камни.

– Баё, баё! – закричал тунгус. – Скорее, баё! Времени бирда хок. Совсем нету. Шаманша помирает. Велела тебя привести. Что-то говорить хочет.

Ученые понимающе посмотрели друг на друга.

Баков когда-то слышал, что лоси бегают по восемьдесят верст в час. Но ощущать это самому, судорожно держась за нарты, чтобы не вылететь, видеть проносящиеся, слитые в мутную стену пожелтевшие лиственницы, щуриться от летящего в глаза снега… Нет! Ощущения этой необыкновенной гонки он не мог бы передать.

Тунгус неистовствовал. Он погонял сохатого диким криком и свистом. Комья мокрого снега били в лицо, словно началась пурга. От ураганного ветра прихватывало щеки, как в мороз.

Вот и стойбище. Кленов протирал запорошенные глаза, растерянно щурился.

Толпа тунгусов ждала прибывших. Навстречу им вышел старик Хурхангырь:

– Скорее, скорее, баё. Времени совсем бирда хок! – По щекам его одна за другой катились крупные слезы.

Оба ученых побежали к чуму. Женщины расступились перед ними.

В чуме было темно. Посередине на высоком ложе с трудом угадывалось чье-то огромное тело.

Баков схватил Кленова за руку. Он смутно видел, скорее, мысленно рисовал незнакомые, по-своему красивые черты смолисто-черного лица, странные выпуклости надбровных дуг, строго сжатые губы, тонкий нос. Разглядеть все это было нельзя. Баков полез в карман за спичками. Но Кленов остановил его.

– Неужели умерла? – тихо спросил Баков. Кленов наклонился, стал слушать сердце.

– Не бьется! – испуганно сказал он. Потом стал выслушивать снова. – У нее сердце… в правой стороне! – отпрянув, прошептал он.