Песах (Павел) Амнуэль - Монастырь Страница 7

— Да, но…

Аббад позволил себе передышку. Сейчас монахи размышляют над его ответом. Он не сможет больше отвечать, будто конечный автомат, над которым ставят эксперимент по контролю разумности. Он не выдержит, броня уже истончилась настолько, что может прорваться…

Аббад отступил на шаг и закрыл глаза. Он видел теперь инфракрасную картину, потерявшую четкость: Сатмар неподвижно сидел в кресле, предавшись размышлениям, Крамус бродил по комнате, меняя маршрут случайным образом, Асиана по-прежнему стояла перед Аббадом, внимательно его рассматривая, волны ее взгляда ощущались, как теплые потоки.

— Да, но я в тот момент не думал о ее чувствах, — пробормотал Аббад.

И это была правда. Птица исчезла, будто сожженная светом Чианутры, Аббад смотрел на Тали и видел не девушку, но ее духовную суть, ее нематериальное «я», внутренние сплетения смыслов, ее ум… видел все, что хотел видеть, и только то, что хотел. Он был слеп, да. Но разве каждый влюбленный не слепец в своем роде? Чтобы правильно понять человека, нужно быть беспристрастным. Отрешиться от эмоций. Не ощущать — только думать. Неужели Асиана полагает, что в тот момент Аббад мог думать?

Вместо Асианы ответил Крамус, переставший кружить по комнате.

— Я тоже был таким, — сказал монах задумчиво. — Да, представь себе. Резонанс не может не ощущаться на любом уровне — сознательном, подсознательном, духовном, нематериальном… Это как вспышка сверхновой. Это… Это любовь, вот и все. Ты хочешь сказать, что ощутил резонансное состояние, которого не было на самом деле?

— Я принял за резонанс всплеск собственных эмоций, — покаянно произнес Аббад.

Крамус кивнул. Асиана покачала головой. Сатмар сидел неподвижно, скрестив руки на груди и глядя в окно.

— Сколько времени это продолжалось? — мягко спросила Асиана.

— Семь циклов.

— Ну-ну, — пробормотал Сатмар.

— Бедняга, — сказала Асиана.

Крамус бросил на Аббада проницательный взгляд, но рта не раскрыл.

— Когда ты понял, что… — начал Сатмар, и Аббад поторопился с ответом, он боялся, что, промедлив, выдаст себя — психологическая броня стала уже такой тонкой, что единственный рискованный вопрос мог бы…

— Когда настало детское время, — перебил он Сатмара, возможно, слишком невежливо, но монахи должны простить его волнение, — Тали не захотела ребенка. Все стало ясно.

— Все стало ясно, — повторил Сатмар.

Что ему стало ясно? Что? Мгновенный испуг сделал защиту совсем тонкой. Больше Аббад не мог сопротивляться. Открыть себя. Невозможно. Он проиграл. Он…

Нет. Спокойно.

— Все стало ясно, — сказал Аббад. — То есть, стало ясно мне. Тали понимала суть наших отношений с самого начала, это очевидно.

— Семь циклов. Не слишком ли много? Нам не доводилось прежде встречаться с таким взаимным непониманием. Твой случай уникален.

Аббад молчал. Любое сказанное им слово могло сейчас быть истолковано только против него.

— Если знание о природе резонанса сугубо теоретическое, — подал голос Крамус, — то, полагаю, это возможно.

— Теоретическое знание о природе резонанса? — поднял брови Сатмар. — Это оксюморон, друг мой.

— Итак, — произнесла Асиана, чей взгляд был чист, прозрачен и понятен, насколько вообще могут быть понятны мысли монахов, — прожив столько времени с любимой женщиной, ты понял, наконец, что это была не любовь, но всего лишь материальная близость… так?

— Да, — кивнул Аббад.

— Невозможно не понять… — начал было Сатмар, но Асиана прервала его движением руки.

— Сложно, действительно, — сказала она. — Но в нашем сложном мире я встречалась и с более странными случаями. Ты — нет?

— Да, — признал Сатмар. — Ты говоришь о Ститусе Анконском? Нарушение принципа относительности.

— Один из множества, верно? — улыбнулась Асиана.

— Так возникают новые направления в искусстве, — согласился Сатмар, и Аббаду захотелось понять, о чем они говорят. Он интересовался искусством, любил музыку, они с Тали посещали концерты на Бишоре, где музыканты-авангардисты создавали новую музыку, отделяя материальные звуки от нематериальных идей и духовных носителей мелодического начала — получалось очень интересно, звуковые волны, исторгнутые инструментами, начинали жить собственной жизнью, уже по пути к слушателям пытались найти для себя новых нематериальных двойников, и то, что приходилось слышать Аббаду, было порой не просто бессмысленно красиво (он вспомнил «Чайную кантату» Пертолено), но наполнено таким совершенно непредсказуемым смыслом, что закладывало не уши, как это бывало на концертах Аргеллида, нет, закладывало душу, запечатывало ее, заставляло погружаться на дно всех существующих смыслов…

Аббад отогнал воспоминание, услышав Сатмара:

— Иными словами, малая вероятность произошедшего не позволяет сделать вывод о том, что Аббад мог неверно понять послание Тали.

— Как можно понять неверно то, что сцеплено смыслом? — удивился Крамус. — Я впервые встречаюсь с человеком, принявшим сложение ментальных волн за физический резонанс. Дружба и любовь — что может быть более различно в отношениях мужчины и женщины?

— Удивительно, да, — согласилась Асиана.

Она обернулась к Аббаду:

— Теперь, когда понятна причина, сбрось броню, которой ты себя окружил, и покажи глубину.

Аббад был готов и к этому. Наружная броня все равно уже истончилась, она лопнула бы и без просьбы Асианы. Аббаду показалось, что тщательно сконструированный костюм распался на полоски ткани, полоски эти упали на пол с тихим шелестом, и сразу стала видна вторая броня, блестевшая в лучах Алцедона, светившего сейчас во все окна.

Он чувствовал себя перед монахами таким же физически обнаженным, как в детстве, когда мама обливала его холодной водой и требовала, чтобы он не прикрывал руками голову: «Убери руки, Аббад, — говорила она, — ты не только макушку не даешь полить, но и мысли, и то, что под ними, и то, о чем ты еще не знаешь, и то, чего ты еще не чувствуешь, убери руки, ты еще не умеешь управлять ими»…

Он не умел, да. Аббаду показалось, что он и сейчас не умеет — он надел два слоя брони, первого уже лишился, а если сейчас под взглядами монахов упадет вторая…

— Понятно, — сказала Асиана.

— Пожалуй, — согласился Крамус.

— Ну… — протянул Сатмар. — Допустим.

— Ты очень страдаешь, — сказала Асиана. Не спросила, просто констатировала.

Он страдал, да. Вот только причина…

— Не нравится мне это, — сказала Асиана.

— Что тут может понравиться? — удивился Крамус.

Сатмар промолчал.