Николай Гуданец - Несказочные сказки Страница 7

Сердце дрогнуло в последний раз и остановилось.

Видеокамера висела над лужайкой и, переключившись на инфракрасный диапазон, прилежно заносила на кристаллы одну и ту же картину. Огромный труп ящера, поодаль от него — лежащий навзничь охотник и рядом с ним штуцер.

Мертвые глаза Дорка смотрели в небо. Там простиралась Вселенная — бесчисленные шары, подвешенные в неизмеримой пустоте. Среди этого множества небесных тел была одна, совсем маленькая планета, на ней дом с вывеской, и в самой просторной комнате дома, под стеклянным колпаком, стоял рубиновый кубок на витой ножке.

В тот год его не присудили никому.

ПЕТЛЯ

Он вышел из подъезда в искрящуюся круговерть сухой метели, зашагал к станции подземки. Улица растворялась в густеющих сумерках, в колкой, струящейся пелене, в белой косой штриховке. На углу, под газосветной рекламой нефтекомпании, топтался мужчина в длинном черном пальто; снег обильно припорошил плечи я вязаную шапку. Ритмичные вспышки неона выхватывали из полумрака костистое лицо с запавшими глазами, озаряя его то красным, то желтым, то синим светом.

Улле вздрогнул. Перед ним стоял отец. В темном воздухе мельтешил красный, желтый, синий снег. Мутные глыбы домов неподвижно летели сквозь метель. Синий, красный, желтый. Блики на ввалившихся щеках, мерцающие впадины глаз. Желтый, синий, красный.

Да, на углу его поджидал отец, погибший в авиакатастрофе год назад.

— Привет, Улле.

— Папа?!

— Нет, мой мальчик, — озябшая без перчатки рука мягко тронула его локоть. — Но я не привидение и не сон.

— Кто вы?

Призрачное лицо плавало в кутерьме цветного снега, оно казалось воздушным шариком, который вот-вот сорвется с нитки, затеряется среди бесплотных домов, наползающих друг на друга в размытой перспективе вьюжной улицы.

— Это не так просто объяснить. Давай-ка зайдем куда-нибудь, перекусим, потолкуем. Да, знаю, ты спешишь. Однако, если ты не попадешь сегодня к Нийму, будет только лучше. Поверь, Улле.

Юноша двинулся следом за черной фигурой.

Они миновали чахлый заснеженный скверик, пересекли запруженную автомобилями магистраль и проулками вышли к закусочной, где Улле нередко ужинал.

За дверью их встретили запахи дешевой кухни, винный душок, приглушенная болтовня. В дальнем углу обнаружился свободный столик на двоих. Спутник Улле бросил пальто на спинку стула, размял красные негнущиеся пальцы.

— Пропустим по стаканчику? — предложил он.

Улле кивнул.

— Алло, милочка, нам два салата и бутылку красного.

В ожидании заказа Улле с пристальным недоумением разглядывал своего спутника. Теперь, при свете, он не так разительно походил на отца.

— Ты еще не догадался, кто я? — прервал паузу тот.

Улле покачал головой.

— Что ж, попробую подсказать. Вспомни сегодняшнее утро, лекцию толстяка Вламана и твою безумную гипотезу. Ты записал ее на отдельной странице и жирно обвел. Сейчас это озарение тебе самому кажется чушью. А жаль.

Официантка принесла еду, наполнила бокалы. Собеседники не обратили на это внимания.

— Рано или поздно кто-то должен был увязать скорость света и постоянную Планка. Вряд ли твоя попытка оказалась первой. Но ввести в уравнение квант времени, понять, что время квантуется, что из этого вытекают все фундаментальные свойства материи, тут надо быть гением. Оставалось сделать последний, решающий вывод, но ты спасовал. Ты оборвал рассуждения, едва наткнулся на время со знаком минус. Между тем минус-время существует. До тебя дошло наконец, кто я?

— Да.

— Твое здоровье, Улле.

— Твое здоровье, Улле, — откликнулся Улле.

Они отпили по глотку. Улле-старший занялся салатом. Младший даже не притронулся к вилке.

— Значит, все сходится, — проговорил он наконец. — Черт подери. Черт подери.

— Сходится, — подтвердил старший. — И потому я здесь. Правда, между гипотезой и окончательной формулой прошло двадцать пять лет.

— Выходит, тебе теперь сорок шесть.

— Сорок семь. Год я потратил на постройку аппарата. Больше всего я боялся, что не успею. Однако успел.

— Не успею? — переспросил младший. — Почему — не успею?

— Об этом потом. Лучше давай-ка я расскажу по порядку. Идет?

Он подкрепился глотком вина.

— Ты ведь направлялся на вечеринку к Нийму. Так? Вот видишь, я отлично помню этот день даже через двадцать шесть лет. К чему бы это, а?

Младший пожал плечами.

— Очень просто, — продолжал старший. — Утром ты сделал первый набросок своего уравнения. А вечером должен был познакомиться с Эми.

— С кем?

— С Эми. Это сестра подружки Ниима, пухленькая голубоглазая куколка. Как раз в нашем с тобой вкусе. Но ты не пойдешь на вечеринку и не встретишься с ней.

— Почему?

— Потому что ваше знакомство плохо кончится.

— Да ну?

— Представь себе. Начнем с того, что в июле вы поженитесь.

— Действительно, хуже некуда.

— Не смейся. Ты полюбишь ее. Она забеременеет. В декабре у вас родится сын.

— Пока не вижу ничего ужасного.

— Конечно, ведь ты не прожил с Эми почти двадцать пять лет.

— Ага. Насколько я понимаю, твоя, то есть моя, то есть наша с тобой, судьба сложилась не слишком удачно. И ты хочешь все переиграть.

— Именно. Видишь ли, такая жена, как Эми, — не для тебя. Она будет ревновать тебя к занятиям наукой. Она станет требовать развлечений. Она будет донимать тебя разговорами о всяческой житейской чепухе. Из-за этого плюс рождение сына ты окончишь университет гораздо хуже, чем мог бы. Вместо того чтобы всерьез заняться теорией, тебе придется преподавать в колледже. И еще подрабатывать где только можно, чтобы свести концы с концами. Потому что со временем Эми родит еще двоих детей.

— Короче, меня ждет семейный ад.

— Не совсем так, Улле. Не совсем. Семья — это не ад и не рай, а всего помаленьку. Но главное, ты сам не заметишь, как начнешь опускаться, размениваться на поденщину и быт, как тебе будет уже не до науки. Очень скоро твоя любовь к Эми иссякнет, но ты не сможешь уйти. Будешь тянуть лямку, спать с нелюбимой женой, искать утешения в детях. И в конце концов возненавидишь Эми, а она отплатит тебе той же монетой. У нее вовсе не такой золотой характер, как, может, казалось поначалу. С первых лет супружества вы начнете ссориться — сперва изредка, потом все чаще и чаще, пока наконец ваша жизнь не превратится в сплошной затяжной скандал, в непрерывную истерику, отнимающую у вас обоих все силы. Эми никогда не простит тебе того, что ты оказался заурядным преподавателем, а не большим ученым, хотя причиной тому — она сама. Ты даже не заметишь, как пролетит время и тебе перевалит за сорок. Начнутся боли, недомогания, хождения по врачам. И вот однажды ты узнаешь, что неизлечимо болен. Все кончено, жизнь позади, осталось каких-нибудь два-три года.