Виктория Угрюмова - Дом там, где ты Страница 7

А Боболониус? Ну что, Боболониус . Носил сандалии на все четыре лапы, с аппетитом ел пирожные - и раз в месяц мясо (крокодилам ведь немного нужно, даже таким гигантским), читал наизусть сотни стихотворений, отдавая предпочтение "серебряному веку", и делал вид, что грубит.

Иногда он пел басом, и пел до тех пор, пока не лопался какой-нибудь стакан. Тогда он кричал: "Я Армстронг!" и весело махал хвостом если, конечно, в радиусе пяти-шести метров никого не было.

Димыч защитился в декабре. К его приходу фасад дома приобрел вид, которому бы черной завистью позавидовал и Гауди.

А в январе родился Тошка.

- Интересно, - сказала Тэтэ, когда все обитатели дома столпились вокруг детской кроватки, пристально разглядывая нового жильца розового, голубоглазого, веселого и глуповатого, как, впрочем, и все младенцы. - Интересно, что изменится с его появлением?

- Ничего не изменится, - твердо отвечал Димыч. - Разве у такого крохи есть какие-то представления о том, каким должен быть мир?

Главное, чтобы он был счастлив, чтобы знал, что все мы его любим. А там - главное, воспитать его правильно.

- Золотые слова, - согласился Гораций Фигул. - Я буду цитировать вам мысли римских философов, если не возражаете, с двух до, скажем, шести. Чтобы вы прониклись серьезностью и ответственностью поставленной перед вами задачи.

- Цитировать, положим, буду я, - сообщил Боболониус. - И не римских, а русских - все-таки не римлянин родился, и не философов, а поэтов, и не с двух до шести, а круглые сутки, и не им, а младенцу. Кто родился-то? И музыку ставьте чаще.

- Ребенка нужно правильно кормить, - серьезно сказала Алиса Сигизмундовна. - Тэтэ, идемте немедленно в мой будуар, почирикаем о самом насущном.

Фофаня уже бормотал малышу какие-то свои, домовитые сказки, и делал пальцем козу, а Христофор Колумбыч оттеснял его от кроватки, пытаясь привлечь к себе внимание Тошки. Ребенок не плакал и не пугался, только переводил изумленный взгляд с одного диковинного существа на другое.

В доме все потихоньку расцветало, и Себастьян Тарасович тихо и счастливо улыбался. Главное он сделать сумел - нашел для удивительного дома и его обитателей новых хозяев и защитников, и теперь особенно остро чувствовал накопленную за бесконечно-долгие годы усталость.

Хоронили его в феврале.

***

- Птицы, - пробормотал он, ворочаясь в постели. - Такое впечатление, что они прямо над головой поют. И солнце такое теплое. Стоп...

Откуда в спальне солнце, если я на ночь окна зашторил?

- Ну и что странного? - улыбнулась Тэтэ сонной и милой улыбкой.

Выглядывавшая из-под одеяла голова могла принадлежать какой-нибудь очаровательной андерсеновской разбойнице или предводительнице краснокожих, на худой конец, но никак не матери семейства и благополучной супруге. - Может, Фофаня распахнул по случаю жары.

- Это в январе-то жара? - усомнился супруг, приземленный, как все мужчины.

- И оркестр фантастический...

- Какой еще оркестр?!

Они одновременно огляделись по сторонам и замерли...

Квартиры не было. То есть не просто, а вообще не было. Над их головами вместо белого в лепные украшения потолка раскинулось ослепительно-голубое небо, в правом углу которого висело отмытое кем-то до блеска, надраенное, праздничное, сияющее солнце. Стен, естественно, тоже не наблюдалось, даже в более отдаленных окрестностях. Зато повсюду росли роскошные могучие, древние деревья с буйными ярко-зелеными кронами. Лес уходил вглубь, во все стороны необъятного пространства, а сами они находились, очевидно, на лесной поляне - такой же прекрасной, как и все окружающее; благоухающей, с брызгами цветов и растений всех оттенков радуги. Ошеломительно пахло земляникой и молодой травой. Сверкала алмазами утренняя роса.

Хрустальной чистоты лесной ручей звонко журчал по камням и корягам, впадая в круглое, играющее бликами озерцо, сплошь поросшее белыми лилиями, ярко-желтыми кувшинками и сиреневыми лотосами. На круглых плотных темно-зеленых листах довольно кряхтели лягушки. У самой кромки воды блаженно жмурился Боболониус, похожий на исполинское замшелое бревно - весь в тине и ряске.

По другую сторону озерца, на холмике, размещалось крохотное капище из белого песчаника, а в нем торжественно возвышался палисандровый Гораций Фигул, надраенный до блеска, явно натертый маслом и окруженный яшмовыми, нефритовыми и серебряными фигурками. Очевидно, для того чтобы умилостивить пената, который - нельзя не признать выглядел более чем представительно.

Алиса Сигизмундовна - настоящая дриада, только немного престарелая и одетая по моде 15 века, а так всем дриадам дриада, в огромном венке из асфоделей, маргариток и каких-то уж вовсе неведомых цветов объедала куст спелой малины в компании с Себастьяном Тарасовичем.

Неподалеку от них Фофаня мастерил удочку из орешника.

В тени огромного дуба неистовствовал оркестр - три феи со скрипками; сурок-тромбонист, изо всех сил дувший толстые щечки; фавн со свирелью, бэньши-волынщик и барабанщик-гном.

В нескольких шагах от ошеломленных Димыча и Тэтэ стояла колыбель, сплетенная из плюща, дубовых листьев и цветущего папоротника. В ней упоенно агукал Тошка, завороженный волшебным зрелищем: перед ним в воздухе порхали крохотные нарядные человечки в золотых коронах и со стрекозиными крыльями...