Михаил Савеличев - История Геродота Страница 7

В поле зрения действительно возникли ноги, но они были стройны и изящны и, скосив глаза, достойный сын достойных родителей увидел свою подругу, все еще никак не удосужившую одеться и только прикрывающая бритенькое женское место ладошкой, не целомудрия ради, а, скорее, профессиональным жестом, оттеняя его нежность и возбуждая похоть. Геродот почувствовал на мгновение себя полным ослом, но тут девушку оттеснили варвары, подняли его на ноги, поправили обмундирование и прислонили к стене.

Варвары, пока он приходил в себя, сочли службу свою законченной, обязательства - исполненными, наказание - исчерпанным и зашагали толпой в противоположную от порта сторону, ориентируясь видимо на морской бриз, надоедливым сквозняком пронзающий лабиринты улиц, подталкивая в спины крестьян и задувая в глаза пьяных моряков. Они прыгали с плиты на плиту, размахивали руками и плащами, словно стараясь взлететь как огромные, неуклюжие птицы.

Там, где мраморная река, заторенная мавзолеем, вновь разливалась вширь и где уже не было места рощицам, лавкам, постаментам с окаменевшими телами героев минувшего, дикари выстроились стройным клином, расправили плащи, побежали навстречу оливкового жара, легли широкими грудными клетками на ветер и подхваченные им, словно невесомые китайские воздушные змеи, взмыли в небо, покрыв серебристую синеву безобразными треугольными оспинами. Геродоту показалось, что он слышит их курлыканье, но, наверное, это было ошибкой - языков-то у них не было.

Надо сказать, что обращение борисфенских дикарей в птиц произвело на юношу некоторое впечатление, но он читал и слышал истории позанятнее - и про людей с песьими головами, и про туземцев вообще без голов, пожирающих путников животами, - однако сам факт вторжения чудесного в унылую городскую жизнь, пропахшую оливками, рыбой и бычьими потрохами следовало воспринимать как знак свыше, как разрешение, одобрение его планов сбежать от провинциальной тоски, посетить самые блестящие полисы Ойкумены, беседовать с египетскими жрецами мрачных и тайных культов, увидеть пирамиды и сфинкса, похлопать по большому пальцу Колосса Родосского, посидеть в прохладе храма Артемиды в Эфесе.

Геродот кинул путане плащ, висевший рядом со входом в тюрьму, и зашагал к порту. Тяжелая гоплитская амуниция давила на плечи, стягивала грудь, гирями повисла на ногах. Надежды на то, что она как-то утрясется, усядется на подходящие для броневых пластин анатомические выступы и впадины пока не оправдывались, все мешало, все терло и натирало, цеплялось непонятными заусенцами и защемляло кожу. Увесистые мечи - короткий, для схваток в тавернах и узких улочках, и длинный, для массового расчленения вражеской пехоты в открытом поле, - мотались из стороны в сторону, царапали стены домов, задевая иногда и верную путану, завернутую с головы до ног в стражеский плащ и семенящую позади своего трехдневного господина. Девушка вскрикивала от ударов, но не отставала - преданность галикарнасских женщин издавна ценилась у знатоков.

Опустевший город представлял собой непривычное и пугающее зрелище. Улицы и площади почти без единого человека, брошенные лавочки с зеленью, сластями и пивом, запертые дома и дома с распахнутыми дверями, отсутствие привычной толкотни, особенно на подступах к порту, где достойные граждане начинают разбавляться египетскими и финикийскими торговцами, дворцы съеживаются, ветшают в таверны и притоны, обильно перемежающиеся с заведениями эскулапов и костоправов, варварскими заклятиями да модными клизмами лечащих от чрезмерного потребления и того, и другого.

Нет, нельзя было сказать, что полис полностью опустел в одночасье. Люди, конечно же, были - старые, морщинистые матроны с сопровождении компаньонок (подешевле) и нубийцев (подороже) входили и выходили из храмов, в золотых лавках скучали подмастерья, подружки семенящей позади путаны смотрели с верхних этажей притонов, целясь в симпатичного гоплита колоссальными грудями, рабы в ошейниках тащили домой пьяных хозяев. Но в целом сдержанный Галикарнасс сейчас напоминал Помпеи, чьи сошедшие с ума от азарта граждане с утра до вечера пропадали на стадионе, наблюдая за различными соревнованиями, от чего про них сочинялось масса анекдотов.

Незадача была в том, что городской стадион, выстроенный по повелению Архистратига, не был способен вместить всех граждан, так как строительством в свое время заправлял Распорядитель-экономист, озабоченный больше неурожаем оливок и спадом в морской торговле, самым прямым образом сказывающихся на размерах его брюха, из-за чего проект он урезал до такого минимума, после которого виновных обычно обвиняют в воровстве и вешают высоко и коротко. Однако приглашенный счетчик, ведающий тайнами двух колонок записи, переведя расходные таблички на свой язык, не нашел особых нарушений. Дело тогда пустили на самотек и оно погрязло где-то в недрах канцелярии, да и Демосфен втайне был рад такому обороту - массовые зрелища он не жаловал, справедливо почитая свидетельством упадка нравов.

Это было еще одной причиной стремления Геродота покинуть семейное гнездо. Надежд на организацию Олимпийский игр, или, даже, Аполлонических состязаний по причине убогого стадиона не было никаких - многотрудно завлеченные в полис верховные жрецы соответствующих комитетов только оскорбленно воротили носы и невнятно что-то обещали после обильных подношений. Несколько попыток кончилось ничем и Геродот окончательно потерял надежду увидеть в родном полисе кого-то еще, кроме немилосердно лгущих торговцев-проходимцев, вечно пьяных моряков, не видящих дальше носа своего корыта, и шпионов, нагло допытывающихся о видах на следующий урожай оливок.

Все было как в повторном сне. Он бежал мимо загадочных статуй и фигур через бесконечную анфиладу комнат боясь опоздать и зная, что уже безнадежно опоздал. Воздух густел, обволакивая тело, мраморный пол прогибался под ногами и он пробивался броней сквозь ласковую прохладу встречного бриза. Времени на то, чтобы достать длинный меч с суровой вязью на длинном клинке: "Не обнажай в таверне", не было... Да и помог бы меч? Враг был невидим, он прятался где-то далеко, но умудрился все-таки дотянуться своим вязким кулаком, увесисто ткнул им в незадачливого гоплита, смял стальные плиты и опрокинул бронированного бойца на спину.

Геродот опрокинулся. Пытаясь ухватиться за пустоту, неуклюже толкнул локтем свою подругу, обрушился на податливую землю, кем-то предусмотрительно не замощенную мрамором. Это их и спасло. Совсем невысоко над лежащими прозрачность ветра сгустилась до текучей синевы, курлыкающие в небе борисфенские варвары и облака исказились неузнаваемо, земля зашевелилась и высь скрылась в огне. Жар ласково опалил лицо, разогрел металл брони и заставил дымиться кожаные застежки. В воздухе проросли длинные ветви копоти, мечущиеся из стороны в сторону, как пальмы на ветру, оставляя на стенах домов неясные отпечатки.