Михаил Башкиров - Банный вор Страница 7

Вот так же маялся он, когда задумал уйти из института...

Но сейчас это было больнее и круче.

До одури читал Есенина, и хотелось плакать от бессмыслицы жизни, но слез не было. То новые, грандиозные планы рождались в голове, чтобы мелькнуть миражом, поманить, оставив горький дым, как на пожарище.

Без конца слушал Вертинского, казалось, давно забытого, все чаще вспоминал случайную встречу на улице с Ленчиком и открывал форточки, потому что по всей квартире пахло баней...

Наконец решился.

Он стоял перед знакомой дверью и чувствовал, как на щеке ноют порезы от быстрого бритья, и боялся только одного - что ее не окажется здесь, что она уже переехала.

... Потом они до глубокой ночи сидели на кухне, и было слышно, как по комнатам на цыпочках проскальзывают девчонки. Они были все те же, из биохимической лаборатории, и халат на Ленчике был такой же, как в последний раз, когда он ушел, чтобы не возвращаться, и только в лице ее появилась какая-то не сходящая усталость да глаза смотрели осторожно.

Говорили мало. Он вспоминал то плюшевого медвеля, которого подарил ей, то первый неловкий поцелуй.

Ленчик старалась улыбаться.

Она принесла альбом и стала показывать ему своего сына, неловко переворачивая свадебные фотографии, где так же фальшиво улыбалась. Почему она их не выкинула, подумал он, и вдруг заговорил быстро, лихорадочно:

- Дай мне полгода, еще полгода, всего полгода. Так надо, пойми. Конечно, я знаю, что мне никогда не вернуться к себе прежнему, да и ты стала другая, и неизвестно, какими мы будем через полгода. Может, мне не следовало приходить сейчас и вселять надежду, но боязнь потерять тебя снова - заставила. Да-да, я боюсь тебя потерять. С того нелепого дня я не искал встреч с тобой, но почему-то наша случайная встреча состоялась так поздно - или как раз не поздно, а вовремя, неделей раньше я бы просто тебя не заметил, мне было не до тебя... Три года вычеркнуты, и хотя обидно, есть маленькое утешение, что потерянные дни были испытанием на волю, на способность выжить. Бросился с крутого берега и поплыл не оглядываясь, наслаждаясь новыми впечатлениями, риском, поплыл с верой, что достанет сил одолеть любую стремнину, а потом сидеть на обетованном берегу и плевать в мутную воду... Плыл, плыл, выматывая нервы, и вдруг приподнял голову, посмотрел в сторону и понял, что движения не было, так, сплошная иллюзия. Все те же две березы над обрывом, кособокая скамейка и девушка, похожая на ту, которая умоляла вернуться... Полгода, всего полгода... И чтобы эти полгода не растянулись на десятилетие, прошу тебя, будь рядом... Ты спросишь, почему мне так нужны полгода? Да потому что, хотя мои теоретические построения рассыпались, я кое-чему научился, и грех не воспользоваться этим трамплином. Гусенице, чтобы превратиться в бабочку, нужен срок, и пусть ей тошно и тесно в коконе, но она терпеливо ждет, чтобы познать опьянение полетом... Я вырвусь из собственноручно состряпанного кокона через полгода... Только верь мне, верь в меня, прошу тебя, верь...

Через неделю, в среду, вор решил дерзнуть.

Если удастся задуманное, то полгода можно сократить, а там начнется новая жизнь. Он чувствовал, что готов к ней.

День с утра был тихий, печальный, хмурый.

Вор сделал зарядку, долго и тщательно чистил зубы, хлюпался водой. Потом разогрел вчерашний борщ, сваренный Ленчиком. вымыв тарелку, перешел с чашкой кофе в кресло.

Оставалось еще два часа.

В дипломате рядом с обычными банными принадлежностями и отмычкой лежали с вечера завернутые в полиэтилен отвертка, стамеска, маленький молоток и тонкие перчатки.

Сначала он хотел поехать в Захаровскую баню на трамвае, с пересадкой у вокзала, но передумал и пошел через весь город пешком.

Вор миновал сквер с заколоченным на зиму фонтаном, пересек затихшую площадь, немного постоял возле недавно отреставрированной церкви, задрав голову на золотой могучий купол, готовый сорваться, чтобы исчезнуть в мутной хляби.

Захаровская баня приткнулась на самом берегу реки. От широкой стремительной воды ее отделяли только асфальтированная дорога да бетонная дамба. Рядом дымил трубой дрожжевой заводик, и от него расползался хмельной дух. Еще дальше темнели корпуса фабрики.

Вор вышел на берег правее заводика, там, где в угловом доме хлопали двери магазина "водников". Отсюда хорошо просматривалась река и далекий мост с медленными трамваями на хребте.

Захаровская баня славилась на весь город сухим паром. Любители съезжались отовсюду. В субботу и воскресенье было не протолкнуться. Часами сидели в душном полутемном коридоре, чтобы потом степенно взойти в парилку, обшитую свежими досками...

Вор перешел дорогу и стал наблюдать за площадкой перед входом, где обычно частники оставляли свои машины. Пока там торчал один "Запорожец" старого выпуска да мотоцикл с замком на колесе.

С реки вдруг ударило ветром. На голом тополе забился последний скукоженный лист, но все же удержался на ветке.

Из-за угла выехал новенький "Москвич".

Вор сжал ручку дипломата, нетерпеливо шагнул.

Но машина проехала мимо, к магазину.

Опять ветер попытался сорвать раздражавший его лист, и опять тот не сорвался, не полетел, кувыркаясь, под берег.

И вот появились "Жигули", встали рядом с "Запорожцем". Хозяин обошел вокруг машины, любуясь, - и в баню, зажав веник под мышкой, размахивая авоськой.

Вор разделся в соседней кабинке. У хозяина вишневых "Жигулей" была широкая угреватая спина и волосатые ноги.

Кабинки стояли тесно, кучно, в несколько рядов. До дверей в моечную было далеко. Там стояли лавки для отдыха, а столик с наколотыми билетами прятался в закутке.

Сегодня дежурил высокий худой банщик, прозванный мужиками "глиста в корсете". Он никогда не обижался, если его кто-нибудь называл так, только улыбался прокуренными зубами, натужно кашлял и собирал пустые бутылки из-под пива. Открывал он кабинки, не ступая на коврик, вытянув руки, нагнувшись, и тотчас же уходил в свой закуток пить из банки густой чай.

В этой бане кроме пара все было наперекосяк: и стены с разбитым кафелем, и неровный пол, и неработающие краны, и тазы с отломанными ручками. Но пар...

Вор попросил у мужика, развалившегося на скамье возле дверей, веник, обдал его кипятком, потом холодной водой и с первого захода так напарился, чтобы второй раз не потянуло.

Когда он спускался по скользким ступеням, держась за горячие перила, а навстречу ему лез тот, из "Жигулей", сердце готово было выломиться из багровой груди.

Отдав веник мужику, вор сел рядом, глубоко, размеренно задышал.

- Я всегда пораньше выбираюсь, - сказал мужик глухо. - А то сейчас народ попрет... В этом отношении сменная работа незаменима.