Дмитрий Самохин - И однажды они исчезнут Страница 7

Калядин во время проникновенной речи друга продолжал вертеть в руках рисунки задержанного Шубина. На последнем он увидел сгоревший дом возле Парка Победы. Рисунок начинался сверху.

«Странная манера рисовать, с последнего этажа. – подумал Калядин, – Значит, он знал, что происходит с его моделями»

– Это мой ДАР, и мое ПРОКЛЯТИЕ, – произнес неожиданно Шубин, не поднимая головы.

Хриплый надсадный голос «a la Макаферти» не вязался с внешностью художника.

– Все что я пишу, все, что я вижу и могу написать, исчезает. Я не знаю куда, не знаю почему, не понимаю, как с этим бороться, но так получается. Раньше такого не было никогда. Я работал, мои рисунки и картины приносили мне деньги. Никто никогда не жаловался. Я неплохо жил. У меня все было. Дома, машина, квартира, своя мастерская. Я кутил, радовался жизни. Картины неплохо продавались. Ничто не предвещало несчастья. Но однажды я нарисовал портрет человека, а через несколько часов после этого он пропал.

– Имя, фамилия. – резкий вопрос Козырева.

– Не помню. Это очень давно случилось. – рассеянно ответил Шубин, – Я не придал этому значения, мало ли почему человек исчез. Он был из числа новых русских, а их дела бизнеса могли в такие дали загнать, что и не приснится. Правда, семья его искала. Ко мне приезжали братки, подробно расспрашивали, но что я им мог сказать. Клиент ушел от меня своими ногами, и после этого не появлялся. Он даже картину не забирал. Потом я пробовал писать пейзажи, но после меня оставалась голая выжженная пустыня. И вот тут я задумался, почему после того как я напишу пейзаж, картинка из реального мира исчезает, словно кто-то за мной идет и старательно уничтожает то, что я рисую, делая таким образом мои картины эксклюзивными.

– Стоп, Афанасий Артемьевич, – потребовал Калядин, – подождите. Вы хотите сказать, что сначала пейзаж, люди не сразу пропадали, после того как вы заканчивали картину?

– Да не сразу. Я потому и не связывал исчезновения с своим творчеством. – согласился Шубин. – Мало кто куда пропадает. Это нормальное течение жизни. Но как-то однажды я вздумал отыскать старый сквер … меня всегда привлекали урбанистические пейзажи, но более всего я любил писать маленькие города. Это было в Угличе. Я написал маленький уютный скверик и два домика бревенчатых, очень старых, дореволюционных. Когда через несколько лет я попытался отыскать этот скверик его не существовало. Не знаю, что меня дернуло искать старые рисунки, наброски, картины, но этот скверик потребовался мне для большого полотна. Он идеально вписывался в придуманную концепцию. Надо ли говорить, что я ничего не нашел. В городке не существовало этого скверика. На том месте, где он ранее находился, цвел пустырь. Я пораспрашивал местных, и они мне рассказали, что скверик просто исчез. Его никто не сносил. Никто не перепланировал. Через несколько дней после моего отъезда сквер растворился в воздухе. Вот тут я и сопоставил предыдущие исчезновения. Я попробовал проверить старые свои рисунки, и выяснилось ужасное – ничего из того, что я писал ранее на Земле больше не существовало. Это привело меня в УЖАС. Я до сих пор не могу понять, как мне дальше жить. Картины были, есть и останутся для меня смыслом жизни. Но я не мог больше их писать. А это единственное, что я умел. Мое призвание, моя работа. Я зарабатывал картинами на жизнь и больше ничего. Все отрезало. Раз. И все. Я зарекся, что никогда в жизни не возьму в руки кисточки, карандаши, даже шариковую ручку. Но …

Шубин поднял голову и посмотрел на Козырева. Калядин увидел его безумные глаза и дрожащие губы.

– … это невыносимая мука. Я не работал, пил. Я пропал машину, дом, разменял четырехкомнатную на Петроградке на комнату в коммуналке на улице Чехова. У меня ничего не осталось. Я нищий. И я не могу заработать себе иначе, чем вкалывая грузчиком на рынке. И все это время, я испытывал дикую, неподвластную разуму ЖАЖДУ. Картины – мой ДАР. Я должен был писать. Я не мог жить без этого. И я начал постепенно сходить с ума. О! Это невыносимая мука. Когда я оказался над пропастью, был близок к отчаянью, родилась спасительная мысль, я отправился искать заброшенные деревни. Кто будет искать полусгнившие дома, мертвые поселения? Никто. Я их писал. Они пропадали. А картины неожиданно нашли спрос, как у иностранцев, так и у наших. Я вновь поднялся. Но тут эти дома. Зуд был слишком силен. Я не мог удержаться. И нарисовал то первое здание. Оно захватило меня. Огромный жилой дом, живущий по своим законам, внутренней жизнью. Потом мне встретилось на пути заброшенное здание, и я решил, что подобных домов в городе много, и я могу написать каждый. Я могу … И никто от этого не пострадает …

Шубин посмотрел на Козырева с надеждой. Он искал у него поддержки.

– Не считая жителей первого дома и государства, потерявшего свою госсобственность, но Бог с ней с собственностью этой. – оживился Козырев.

Калядин видел, что Козырев что-то задумал, но не понимал, что.

– Пожалуй, Афанасий Артемьевич, у меня есть к вам интересное предложение. Я могу помочь вашей проблеме. Вы сможете рисовать …

– Писать. – поправил его Шубин, но Козырев не обратил на это внимания.

– … получать за это деньги и никто от этого страдать не будет. Почти никто. Скажите, Афанасий Артемьевич, а вам доводилось рисовать по фотографии. Что при этом происходит с отображенным на ней человеком?

Когда они вернулись с допроса в кабинет Козырева, Калядин тот час накинулся на друга с мучившими его вопросами:

– Что ты задумал?

– Ты все слышал.

– Козырь, какие фотографии, какие портреты, какая работа? У тебя, что сегодня день открытых дверей? Как можно использовать такой опасный ДАР?

– Мы не можем отпустить его. Мы не можем посадить его, потому что предъявить нечего. Мы не можем сделать историю его жизни достоянием общественности. Мы можем лишь засекретить его и завербовать, заставить работать на себя.

Козырев говорил тихо безэмоционально, но за каждым его словом чувствовалась огромная сила.

– Меня интересует одно. Что будет если он скопирует изображение с фотографии. Пропадет оно со снимка, или исчезнет прототип в реальности. Если только со снимка, то дело конечно сложнее, но все же реально.

– Зачем? – продолжал не понимать Калядин.

Козырев ухмыльнулся.

– Ты так до сих пор ничего и не понял? Шубин может рисовать то, что нам нужно. Того, кто представляет опасность для нашей страны и всего мирового сообщества. Мало ли таких? Бен Ладен, чеченские боевики, арабские террористы, главы преступных синдикатов. Мы можем сделать этот мир лучше!!! И главное никаких человеческих жертв. Нас будут бояться. Но сначала мы попробуем достать Абрамыча. Он слишком много увез в Лондон. С завтрашнего дня мы приступим к экспериментам. И тогда однажды они исчезнут!!!