Иннокентий Сергеев - Дворец Малинового Солнца Страница 7

"...Иногда мне казалось, что я угадал какое-нибудь правило, и не будучи ещё уверен в том, что не ошибаюсь, с некоторой опаской приглядывался к людям вокруг в надежде подметить что-то, что подтвердило бы мою правоту, и если мне это удавалось, начинал придирчиво следить за ними, отмечая про себя их оплошности и негодуя порой по поводу явных и грубых преступлений против этикета, уже полагая себя вправе одобрять или осуждать, но увы, торжество моё каждый раз оказывалось недолгим, а положение моё, завоёванное таким напряжением мысли - эфемерным - внезапно какой-нибудь поворот событий, если можно назвать событиями следствия и совокупность непонятных и непредсказуемых поступков этих людей, диктуемых минутной прихотью взбалмошной фантазии, подогретой вином и распутством, совершенно уничтожал прежние правила, которые и правилами-то никогда не были, а только слабыми намёками на правила, но и эти жалкие намёки обращались в дым, и на их место заступали новые, столь же непрочные и недолговечные. Могло ли вообще что-нибудь подтвердить моё положение во дворце, если я всё же обладал таковым? Стоило мне только почувствовать себя посвящённым, принятым в это странное общество, каким бы дурным и распущенным оно порой ни представлялось мне, как какая-нибудь нелепость, которую невозможно было даже предвидеть, не то чтобы предотвратить, вновь, и в который уже раз, принуждала меня всё начинать сначала, так что, основательно поразмыслив, я вынужден был признать, что какого бы высокого положения я ни поставил себе целью добиться, неизбежная его непрочность и неопределённость настолько его обесценит, что едва ли оно вообще оправдает усилия, затраченные для его достижения. Между тем я заметил, что стоит мне где-нибудь появиться, как на меня немедленно обращают внимание, спрашивая с притворным сочувствием о результатах, если таковые имеются, моих исканий и наблюдений, и если же я признавался в очередной своей неудаче, советовали мне не оставлять попыток разобраться во всём, но преисполнившись мужества и терпения, следовать избранному мною пути, когда же я отходил, за моей спиной потешались, пересказывая друг другу мои слова и суждения, и так продолжалось до тех пор, пока я не понял, что они почитают меня за шута и, оскорбившись, не прекратил делиться с кем бы то ни было своими мыслями, хоть сделать это было и нелегко, так дружно и настойчиво атаковали меня эти люди, предвкушая веселье по поводу моей забавной особы. К немалому своему удивлению, я неожиданно обнаружил, что сделался центром внимания едва ли не всего общества, не зная, впрочем, как следует отнестись к этому. С одной стороны, утвердив за мной роль чудака, общество тем самым как бы принимало меня и, более того, выделяло как нечто особенное; с другой стороны, подобная роль едва ли могла удовлетворить меня, так что я думал даже, не лучше ли уж вовсе не привлекать к себе никакого внимания, чем подвергаться таким насмешкам и унижению. Однако я недолго оставался центром общества, вскоре оно нашло для себя иную забаву, вновь подтвердив этим переменчивость своих настроений, обо мне же забыло, предоставив меня самому себе, и нужно сказать, к немалому моему удовольствию, так как наскучило мне несказанно. Немало этому способствовала и моя привязанность к Цинцинатте - лишь с ней я испытывал то блаженное чувство покоя, которого тщетно бы искал, добиваясь положения во дворце; с ней мне не было в нём нужды, и правила его не интересовали меня больше, и я не искал больше правды..."

"...и лишь одно омрачало мою жизнь, порывом ледяного ветра врываясь на луга веселья, и окна распахивались, обнажая ужас ночи, и тогда меня охватывал трепет, и я закрывал глаза, но не мог избавиться от наваждения ужасная комната, таинственная страшная комната владела моими мыслями, и в душе моей царил мрак. В любой день и в любую ночь Минотавр мог потребовать новую жертву, и этой жертвой мог оказаться я. Тот странный человек, потревоживший однажды мой сон, отнял у меня покой. Кого разыскивал он, потрясая шпагой? Кого искал он среди ночи? Неизвестную мне женщину, ту, на чьём месте, возможно, могу оказаться и я. И что если однажды он так же склонится над моим спящим лицом и крикнет: "Это он! Тащите его!" И все мольбы мои будут напрасны, слёзы не смягчат сердца демонов. Какие пытки, какие страдания ждут меня тогда? Что перед ними подземелье! Ведь когда я томился в нём, у меня всё же была надежда, теперь же поистине дантов ад примет меня в свои огненные круги, и меня будет мучить жажда, и не будет воды, и я буду звать смерть, а её не будет. С некоторых пор я не видел больше моего ночного гостя, а прежде каждое его появление наводняло моё сердце страхом, мои губы мертвели, и смех превращался в рыдания; но даже не видя его перед собой, я всё же не был свободен от него - его тень преследовала меня, и куда бы я ни бежал, как бы ни старался скрыться, затерявшись среди шумных праздничных толп, карнавальных масок, среди песен и взрывов хлопушек, огней фейерверков, он, мой чёрный ночной демон, следовал за мной неотвязно, и я задыхался, и вот мне уже начинало казаться, что это веселье нарочно затеяно для того только, чтобы забыть о таинственной, грозной силе, от которой нет защиты, и эти люди смеются так громко и так неистово от того только, что хотят смехом своим заглушить стоны несчастных, и забыть об этом, забыть! Так Боккачо пировал в прохладе садов под говор фонтанов, а чума пожирала город, так веселился Валтасар, а ужасная рука уже выводила три слова на непонятном языке, и смысл их был грозен, приговор был уже вынесен. И я отдавался пиршественному безумию и безумствовал сам, и хлопал в ладоши и декламировал стихи, и любезничал с дамами, и прятал под маской лицо своё, бледное, искажённое страхом лицо, а по ночам мне снились призраки в чёрных одеждах, как те, кто бросили меня в подземелье, мне снилась ужасная комната, таинственная страшная комната, окружённая бушующим морем праздника, огнями и музыкой. Я не расставался с флейтой, я сжимал её в руке как единственную свою надежду, и не потому только что музыка уносила меня прочь от моих мыслей, но - - однажды она вывела меня из мрака подземелья - - на что же ещё мог уповать я, если не на неё? Она спасала меня от отчаяния, она стала моим ангелом-хранителем, и чем бы ни была эта комната, прихотью императора, проклятьем этой земли или воплощением Ада, не для того же, право, я был вызволен из подземелья, чтобы теперь быть отданным на сожрание новой темнице! Бред? Больное воображение? Иногда я и сам начинал так думать, поддавшись безмятежности маскарада, разгорячённый вином и танцами, любовными ласками, зачарованный красотой музыки, я забывал о своих страхах, или они становились мне безразличны, и тогда я был искренен и в любви, и в веселье, и чёрные демоны отступали. Но они всегда возвращались. Ведь комната существовала. Могла ли она исчезнуть от взрыва хлопушки, от звона бубенцов? Когда я просыпался, а вокруг была пустота, и не было света, я знал, что она рядом, что она близко, что она ждёт меня..."