Многократор - Художник Её Высочества Страница 70

Степан проникся скомканным рассказом. Вот тебе и пирожок без начинки. Простолюдина попсятину желательно сначала выслушивать, а уж потом стучать лысиной о стенку. Лысый, но бородатый.

Пьянка после этого пошла камернее.

— А я ведь знаю, что здесь за камень был, — показывая траурным ногтём на бурые риски. — Такой след гематит-кровявик дает, спалиться мне на гастролях.

— А ты бы не мог подобрать сюда минерал?

— Минералы — такие же растения, только растут медленнее. Распили сталактит — те же древесные кольца. Камни живые. Я вставлю камушек.

Степан же спохватился. Вещь для абигелевой семьи менталитетная, и человека он во второй раз видит, особенно если учитывать первый. Потом, урка есть урка. Только в книжках пишут про уголовное честное слово. На самом деле, народец этот дешёвый, продадут родную маму, если будет резон. Форшмак почувствовал. Вытащил паспорт и написал фломастером на стене паспортные данные.

— Ты не бойся, я тебе уже завтра-послезавтра принесу.

Степан был крепкий малый. Чтобы он, насколько мощно не вливай в себя, свалился в обеденное время, да не бывать этому! Вот только, когда позвонил Вильчевский, злей индейского духа Вурругуры (он порезал язык, вылизывая фольгушку от йогурта и теперь шипел на всех), Степан, потрепавшись, не обнаружил в пределах мастерской ни инспектора, ни уголовничка.

— Хм, а куда други усвистели? — подивился.

День на макушке, корешки разбежались, из цимбал недопили, из барабанов недозакусили, портрет сохнет, и совершенно непонятно, что делать дальше.

У лифта какая-то возня. В мастерскую выстрелился Жуль и метнулся рикошетом по коленям.

— Обезьяна, ты и есть обезьяна, — пытаясь догнать пальцем собачье ухо. — Нагулялись?

Послышались тяжёловатые шаги. Ещё кого-то привела?

Из темноты хода выплыл плюмаж колеблющихся петушиных перьев на бархатном берете, щёки с сенаторскими бакенбардами. Староанглийская волосня подана на присборенном у горла, воротнике, называемом «мельничным жерновом». Мужчина, войдя в помещение, ударил посохом себе в ноги.

— Её Высочество Абигель Викторьёз{victorieuse (фр.) — победоносная}! Пауза для всех голосов!

В мастерскую влетели двенадцать ливрейных юношей, по шесть двумя рядами от входа, напрягли икры в белых лосинах и с усердием вытянули вверх подбородки, не знающие бритвы. Появились трубачи. Прижали полированную медь к губам, ожидая команды. Посох ударил снова — трубы врезали.

Если разговор не о белой горячке, многое можно предположить. И отсталость художника от университетской жизни, положим происходит студенческий карнавал, студенты прикалываются, а он пьет, ни ухом ни рылом. Или глюки на почве перенапряжения с портретом, он пьет, и ни ухом ни рылом. Ещё чего-нибудь в этом же роде, он опять ни ухом ни рылом.

Фанфары, ломившие уши, умолкли и послышались ещё шаги. Степан напрягся, ожидая увидеть в дверях принципала прикольщиков. Но в мастерскую вкатились два карлика. Они гремели бубенцами, скандалили меж собой по-французски, и нарочно толкали вышколенных юношей. Подкатились к Бумажному, обозрели, и большеголовый спросил:

— Ангуассэ?{angoisse (фр.) — томительно}.

«Класс!» — подумал Степан, подмигнув карлику. Тот пожав плечами, встал справа. Другой встал слева и запихал липкую лапку в ладонь художнику. Если бы предполагался далее выход слонов с сандаловыми беседками на хребтах, сомнения по поводу его ненормальности отпали бы сами собой, но вошла Абигель. За ней семенил негритенок, голый до пояса, в шальварах, босиком и обмахивал начальство опахалом.

— Чем ты тут занимаешься, мальчишка?

Степан засмеялся и затоптался, один в один салага, получивший от старшины «Вольно!».

— Слушай, вы какие костюмерные грабанули больших и малых театров? Прямо выход королевы Марго из Малых Августинов. Это студенты?

Абигель махнула рукой, отпуская студентов.

Самое время всем вскинуться, смешаться, заорать, поржать, срывая парики, повытаскивать бутылки, перезнакомиться и дальше со студентами, дядькой с баками, который поди, вахтер из бывших военных, забег в ширину, чтоб к вечеру до бычка в рыле, до смычка в ухе.

Ничего подобного. Процессия обратным порядком, соблюдая линейность и торжественность, покинула мастерскую. Последним уковылял карлик с вислым носом. В дверях состроил преидиотскую рожу, пальнул из пальца в Степана и крикнул:

— Дэ фуа.{deux fois (фр.) — два раза} И оба мимо.

— Тебе туда же. Флаг те в руки, барабан на шею, — ответил, поворачиваясь к Абигели. На лице его без лупы читался вопрос.

— Маракуешь, что происходит? — хихикнула подружка.

Что же она такая довольная жизнью? Словно празднует баварский фест, или бразильский карнавал, или русскую масленицу. Какие могут быть праздники на рабочей неделе? Кроме пьянок, которые четверть отпуска.

— Ну, Аби! Кто такие? Фестиваль я проморгал за беготней?

— Фестиваль, фестиваль, — пропела девушка. — Я им сейчас такую параллельную манифестацию устрою! Спички в нос и устрою! У тебя телефон следователя под рукой?

Вот, пожалуйста.

Абигели поговорив, назначила встречу у «Матросской тишины».

— Что за выкрутасы, детка? Ты чего придумала?

Ответа не последовало. Спустились в зал открытий университета. Студенты, оказывается, никуда не ушли, но успели переодеться в форму десантников. У каждого за плечом объявился десантный автомат Калашникова с складным прикладом. Командовал всеми военный из бывших вахтеров. Мужик оказался матёрым и на своём месте: чёрный берет, засученные по локоть рукава, наемник наемником. Трубачи превратились: один — в гранатометчика, другой — в радиста, несущего за спиной рацию с качающейся антенной. Негритенок на этот раз предстал поваренком в белой куртке. В руках держал плоский термос, в каких носят и чай, и кашу, и борщ на позиции.

«Эти, два раза метр пять с кепкой куда подевались?» — тут же почувствовав, как снова в руку вползла потная лапка. Карлы встали у левого и правого бедер, вид у них, честно сказать, был преглумливый. На головах натянуты шерстяные шапочки с прорезями для глаз, шеи вымазаны камуфляжными пятнами. Такой макияж наводили в свое время во Вьетнаме янки. Один одел тельняшку навыпуск, на ногах армейские ботинки еле отдираемые от пола, другой, в форме охранников с жирафьими пятнами, навешал на ремень нож в чехле, фляжку, кобуру из коей высовывался хвост морковки. В районе пупа висела ручная граната РГ-5, надо полагать, — учебная.

Степан объяснил себе так. Любая война является формой соединения и, следовательно, любви. Любовь порождает веселье души в форме баварского феста, бразильского карнавала и русской масленицы. Слиплись сомысленно, заглянули в рюмашку, залюбились-зарадовались и по зубам напоследок, для тонуса. Круг замкнулся, очень просто.