Леонид Шифман - О чем думала королева? (сборник) Страница 70

Казалось, что так все и будет продолжаться еще год, после чего нужно будет решать, что делать дальше.

Однако судьба распорядилась иначе…

Это был, в общем-то, просто очередной рабочий семинар, на котором обсуждались вопросы энергоснабжения станции. Правда, на нем присутствовал корреспондент Ассошиэйтед Пресс, который отслеживал этот проект, но ничего сенсационного от этого обсуждения Мотя не ждал.

В целом было ясно, что энергетической основой всего проекта мог быть только изотопный термоэлектрический генератор на плутонии. В далеких от Солнца областях никакие фотоэлементы разумных размеров не обеспечили бы космический аппарат энергией, а энергоисточники на других радиоактивных изотопах своим гамма-излучением могли испортить аппаратуру. И только у плутония-238 все было «в порядке» – 10–12 килограммов его диоксида могли дать почти 200 ватт, потребных для всех приборов в течение 20 лет работы станции.

Гамма-излучение было при этом столь слабым, что избежать опасности оказалось просто – решили вынести контейнер с плутонием на штанге в 2–3 метра длиной. Это обеспечивало вполне приемлемую надежность.

Но когда перешли от высоких технологий к грубой «прозе жизни», выяснилось, что стоимость энергетического плутония-238, если его изготовлять в Америке, наверняка «съест» финансирование разработки и изготовления нескольких важных научных приборов. И тут участники семинара начали искать выход, позволяющий и «науку не ущемлять», и решить «энергетическую проблему».

Мотя, который оказался здесь, в общем-то, случайно – в тот день у них с доктором Стерном было запланировано обсуждение структуры цикла мифов о Хароне – слушал, тем не менее, обсуждение внимательно. И когда возник вопрос о стоимости энергетической установки, он вспомнил, что впервые услышал о плутониевом источнике энергии еще студентом, когда проходил практику в Димоне.

В Димону он попал по недоразумению – когда факультетская секретарша заполняла документы, необходимые для получения допуска в Димону, в приемную вошел декан и стал торопить ее – документы нужны были срочно. Как частенько бывает в спешке, она перепутала строчки в специальном бланке – вместо никому не известного Мотиного места рождения, секретарша указала Димону, где на самом деле прошло его детство в семье, взявшей на воспитание подкидыша. И эта ошибка позволила Моте получить допуск на тогда еще «текстильную фабрику».

Именно там Мотя и услышал «краем уха» обсуждение того, куда девать «ненужный» для военных плутоний-238, бывший одним из побочных продуктов получения оружейного плутония-239. Вопрос этот уже долго и безуспешно обсуждался на «текстильной фабрике» везде, даже в слесарной курилке, где и уловило его ухо Моти…

И Мотя знал, что, как всегда, если не находится убедительного единственного варианта решения, вопрос «замораживают». Так случилось и с плутонием. «Лишний» энергетический плутоний-238 решили «пока» просто хранить. Это, конечно, потребовало дополнительных расходов – специальный склад, охрана, контроль – но то, что тайное владение атомным оружием дело недешевое, в Израиле не было ни секретом, ни неожиданностью…

Вспомнив обо всем этом, Мотя, увлеченный общей энергией «мозгового штурма», неожиданно для самого себя предложил купить нужное количество плутония в Израиле.

Идея имела полный успех – все понимали, что если в Израиле действительно есть нужное количество плутония, то уж с ним-то Госдеп сумеет договориться!

Корреспондент Ассошиэйтед Пресс спросил:

– А вы уверены, что в Израиле есть десять килограммов плутония?

Мотя понял, что, вероятно, «сболтнул лишнего», но отступать было уже некуда, и он ответил:

– Я, разумеется, не знаю, сколько килограммов плутония выработал наш гражданский реактор в Димоне (он голосом выделил это определение – гражданский), но это ведь можно быстро выяснить по дипломатическим каналам…

На следующий день ленты мировых информационных агентств были полны сообщениями о том, что «израильский ученый-атомщик Мордехай Вануну предложил НАСА купить в Израиле плутоний для обеспечения миссии к Плутону». В комментарии к этому сообщению говорилось также, что «…однако до настоящего момента правительство этой страны не сделало однозначного заявления о наличии или отсутствии ядерного оружия в своем распоряжении. Израиль отказывается присоединиться к Соглашению о нераспространении ядерного оружия и не допускает присутствия международной инспекции на АЭС в Димоне, сообщает Ассошиэйтед Пресс».

А еще через два дня Мотю пригласили в израильское консульство и довольно сухо сказали, что его стажировка в Юго-Западном исследовательском институте досрочно закончена и попросили вернуться в Израиль в течение трех дней…

Выйдя из консульства, Мотя похлопал себя по бокам, но ни раны, ни крови на себе не нашел. По крайней мере, пока… Мотя ясно осознавал, чем обернется для него столь стремительное возвращение. Язык мой – враг мой! И, разумеется, он не поспешил в кассу аэропорта…

Он сразу позвонил Кате и рассказал, что произошло. Катя мгновенно поняла, какая угроза нависла над Мотей. Она решила, что дело настолько серьезно, что Моте следует обратиться в российское консульство и попросить визу в Россию, рассказав о случившемся и объяснив, что он обручен с российской девушкой и собирается на ней жениться. А пока поселиться в какой-нибудь тихой гостинице и не ходить больше в израильское консульство.

Сама она уже через месяц заканчивала стажировку и должна была вернуться в Москву, где они поженятся и уж тогда никакие Гоги-Магоги их не разлучат!

В российском консульстве к его рассказу сначала отнеслись с подозрением. И даже попросили «не устраивать политических провокаций».

И в этот момент консульские датчики внутренней прослушки записали: «Значит, суждено мне будет восемнадцать лет в тюрьме “Шикма” сидеть на маце и воде…» Сказав такие слова, Мотя заплакал и разжалобил всех россиян.

Тогда попросили его зайти через три дня. Сначала Мотя просто просидел, закрывшись в номере кампуса, где он остался жить и после «окончания» его стажировки, не отрывая глаз от телевизора и слушая все новостные программы – не объявлен ли он в международный розыск?

Спасло Мотю от умопомешательства в эти дни то, что он решил перевести на английский маленькую поэму русского поэта Кирилла Кожурина «Дафнис и Хлоя». Текст был сложным для перевода, автор декорировал его оборотами XVIII века, что придавало произведению особый аромат, но и очень затрудняло работу переводчика.

Но именно это было сейчас и нужно Моте – загрузить свой мозг интенсивной работой, чтобы не дать ему истощить себя бесплодными гаданиями о возможных действиях против него «Моссада».