Изнанка матрешки. Сборник рассказов - Виктор Васильевич Ананишнов Страница 72

Он и сам понял, кто они, увидев перед собой худых жилистых неопределённого возраста людей в немецких касках, с автоматами, прижатыми к груди. В их глазах, до того тусклых и усталых, забился разгорающийся блеск удивления и страха от внезапной встречи.

У Николая дрогнули колени, подвело живот, каким-то внутренним звериным чутьём он осознал смертельную опасность, готовую обрушиться на него и его друзей.

Несколько минований длилось осознание встречи, недоумённое рассматривание друг друга. Перед пропылёнными, не выбритыми и голодными солдатами, патрулём или разведкой, чудным видением возникли на голову их выше молодые, незапуганные и неистощённые ужасами войны, ребята…

Жалобно гуднули струны гитары, и Санька, бросив её, согнулся и бросился в сторону, в поле. Короткая очередь, прямо с груди, разорвала на Саньке кремовую с погончиками рубаху. Санька свалился неподвижным кулём.

Ещё секунда… Длинная, вместившая в себя осознание случившегося, принятия решения и начала действия.

Из-за Николая полыхнул красной рубахой Женька и, бодая головой, сильно ударил впереди стоящего фашиста. Следом за ним Николай, как учили в армии, сделал резкий выпад, перехватил поворачивающийся на него ствол автомата, выкрутил его из рук противника и с силой ткнул автоматом в его лицо…

Ещё секунды назад они шли, ища веселья, спокойные, радостные, мирные, и, вдруг, неведомым образом выпав из своего времени, схватились в яростной рукопашной. Свободно вдохнули, но натружено выдохнули от внезапно налившихся мышц, страха и ярости, ударивших по нервам.

Дрались неосознанно, ведомые инстинктом воспоминаний других, прошедших войну, своих дедов и прадедов.

– Автоматы! – кричал Николай. – Отбирай!

Сам он держал автомат за ствол и бил им по каскам – стрелять по людям он и забыл, и не мог.

Но, когда в распавшемся клубке тел он увидел, как Женька свалился под выстрелами в упор, он ощутил в себе некое знание, как будто уже не раз участвовал в подобных схватках. Стал расчётливее, сумел охватить единым взглядом всех и оценить обстановку.

Они – сильные и здоровые – проигрывали.

Недвижно и неловко лежал Женька, сигналом опасности горя рубахой. Олег, схватив двух солдат, гнул их к земле, в руке одного из которых зловеще блестело жало ножа. А Толька изнемогал в схватке один на один с с упавшим вместе с ним немцем…

Выстреливший в Женьку, завалился от пуль Колькино автомата. Двое обезоруженных привлекли к себе внимание остальных ребят, забывших оглянуться, занятых только борьбой. Однако один фашист отбежал метров на десять и готов был на выбор бить по всякому, кто ему подвернётся. И первой целью был он, Николай, остальные прикрыты, увязанные друг с другом. Он сделал почти бессознательный рывок в сторону, упал, автомат запрыгал в его руках…

Внезапно ярко вспыхнуло далеко склонившееся к западу солнце.

Первым очнулся Женька, протёр глаза, ощупал на груди пробитую в трёх местах рубаху, приподнялся, сел. Рядом тяжело дышал и растерянно осматривался Олег, всё ещё ожидающий неминуемого удара ножом. Кучкой толпились ребята. Злые, бестолковые. Из-за досок тротуара выглядывало искажённое лицо Кольки, водившего перед собой сжатыми кулаками. Все грязные, оборванные, расслабленные.

Сгрудились, непонимающе глядя друг на друга, словно встретились впервые и теперь пытались угадать, кто есть кто. По молчали и, не оглядываясь на Саньку, что стоял на четвереньках и тупо смотрел им вслед, выбрели на главную улицу…

– Подрались-таки, кобели проклятые! –сказала старушка, гревшаяся в закатных лучах солнца, но по интонации нельзя было понять – осудила она их или одобрила.

ШЁПОТ ПАМЯТИ

Игорю не спалось. Он знал, что не спит, но это не походило и на явь. Он лежал на правом боку, подоткнув под голову твёрдую подушку. Плечо упиралось в её скатанный край.

На душе было неспокойно. В кои веки приехал поохотиться на уток, а теперь мнилось – на собственную травлю.

Может быть, крепкий чай, выпитый перед сном, не давал успокоить ему мысли и нервы?

Игорь вздыхал и ворочался, с закрытыми глазами видел себя как бы со стороны. Отчего становилось тревожно и нехорошо. Вырванный из городской многовариантной круговерти и почти внезапно втиснутый в тесный мирок дома лесничего, он томился странными видениями с самого вечера, как только приехал в это скромное урочище.

Мучил вопрос: что позвало его сюда? Словно кто-то подстегнул. Собирался в спешке, гнал машину так, будто боялся опоздать. К чему?

Приехал… Тихое место, мирный бревенчатый домик, устоявшаяся благодать…

А спокойствия нет!

Тяжелела голова. Заболели глаза, им становилось тесно в глазницах. В доме прохладно – летом до поздней осени не топлено. А ему жарко и потно.

И необычное чувство: не он один подсматривает за собой, но и кто-то другой, связанный с ним какими-то тесными узами, с тревогой и надеждой наблюдает за его ночным бдением.

Ночь, казалось, не имела конца и тянулась в бесконечность…

Стряхивая дурман, он встал и вышел на крыльцо покурить. Комары налетели скопом, слив отдельные тонкие звуки в зудящую музыку, усугубившую тоску и тревогу.

Дымок сигареты слегка отринул орды насекомых, но теперь стали ощутимы болезненные их укусы ног, рук и спины.

Лучше бы не выходил…

Всю ночь зверь изнемогал предчувствием опасности. Это чувство возникало в нём самом, а не от запахов и шорохов леса и камышей. Время от времени он густо и непроизвольно взрыкивал, словно что-то толкало его подвздошье, мышцы непроизвольно сокращались и быстро выходящий из лёгких воздух заставлял колебаться горловые мембраны. Глухое ворчание разносилось окрест, пугая слабых и предупреждая независимых.

Но в таком предупреждении не было причин, и всё-таки его горло посылало в ночь грозное звучание. Он был сыт и по-своему счастлив от сладкой ягоды и корешков, съеденных за день, от дюжины рыбёшек, выловленных в озере. Сегодня ему необычайно везло. Однако спокойствие не наступило, обычно снисходящее к сытому вечеру и прохладной ночи.

Кусались маленькие твари, забравшиеся в поредевшую шерсть, что-то прогрохотало высоко в небе. Но не это беспокоило медведя.

В смутном его сознании горели странные звёзды чьих-то глаз. Это они, внимательные и настороженные, вызывали его непроизвольное рычание. Это они томили его предчувствием и каким-то воспоминанием о событиях, которые с ним никогда не происходили.

Шерсть на загривке топорщилась. Ночь тянулась долго и бесцельно. Точно избавления ожидал он, когда огромный огненный ёж поднимется в высь и прогонит темноту…

– Ты смотри, Игорь! Тут медведь бродит. Большущий, – предупредил лесничий. – Малинники обирает. Я его никак шугнуть не могу. Да и пусть… Так что ты лучше держись бережка речки до самого озера. Там-то в камышах и жди зорьку.

– Лишь бы летало что… Когда-то промахов не давал.

– Ну-ну… Уток хватает.

Игорь сошёл с крылечка тяжёлой походкой, как будто ночь простоял на ногах без движения. Заходя за пышный кустарник, махнул лесничему рукой. В седеющей дымке утра и дом, и лесничий казались серыми и плоскими как карандашный рисунок.

Места эти Игорь знал, бывал здесь много,