Кир Булычев - Старый год Страница 8

– Ну что, вспомним старое? – спросил Пыркин и, поднеся к зубам бутылку водки «Русская», сорвал крышечку. Затем коротко и энергично взболтал водку и воткнул горлышко себе в рот, как будто кормил младенца детским питанием.

Голова Пыркина запрокинулась, кадык ходил по горлу, вот-вот разорвет кожу! Егор и Люська смотрели как завороженные. Водка в бутылке колыхалась, втягиваясь, как в воронку, в горлышко, и пропадала в Пыркине. Когда оставалось около половины, Пыркин вдруг оторвал горлышко от губ и, неловко замахнувшись, кинул бутылку. Она разбилась об асфальт, брызги стекла и жидкости разлетелись букетом, напомнив Егору, как прыгал из окна самоубийца.

– Чепуха, чепуха и всяческая чепуха! – закричал Пыркин, закашлялся и стал отплевываться. Это было неприятное зрелище.

Люська сказала:

– Пойдем отсюда, бог с ним. Алкоголик.

– Не уходите! – откашлялся Пыркин. – Я не пью вовсе. Это так, для памяти.

– Ничего себе память! А еще учителем был, – сказала Люська.

– Ничего ты не понимаешь, – ответил с чувством Пыркин. – Скорбь моя происходит оттого, что здесь нельзя насытить желудок и напоить мою голову. Здесь нельзя напиться, отключить мозги и забыть об ужасной своей судьбе. Понятно?

– Понятно, – сказала Люська, хотя не поняла.

– Эх, одно утешение, что вкус остался.

– Вы только из-за вкуса пьете? – спросил Егор.

– А ты попробуй, давай я тебе другую бутылку открою. Ты попробуй, внутрь проходит, а реакции никакой. Хоть ведро выпей. Дать попробовать?

– Егор, не смей и думать! – приказала Люська, опытная в обращении с пьяницами. – Это так начинают с глоточка, с рюмки. А потом вся жизнь будет поломанная.

– Не буду я пить. Видите, – сказал Егор, улыбнувшись, потому что его вдруг тронула забота Люськи.

– И правильно, – сказал Пыркин. – Мне больше останется.

Он громко засмеялся, хотя смеяться ему не хотелось.

Потом оборвал смех, и сразу стало тихо. Тишина напомнила, что они здесь одни.

– Ну пошли, что ли, – сказал Пыркин.

– Куда? – спросил Егор.

– Вам здесь оставаться нельзя. Сожрут, убьют, издеваться будут. Пошли к нам. На передовой пост империи.

– А вы там не пьянствуете? – спросила Люська.

– Объяснили же тебе! Рады бы пьянствовать, но водка на мозг не действует. Ну, пошли, пошли, а то кто-нибудь придет.

– Пошли, – сказала Люська и, взяв Егора за руку, потянула за собой.

Пыркин пошел впереди.

– Тут недалеко, – сказал он. – У речки живем. На Воробьевых горах, у речки.

– На Ленинских горах? – догадался Егор.

– Называй как знаешь. Может, они и Ленинские, если он с Огаревым тут клятву давал на верность народу.

– Нет, – попался на удочку Егор. – С Огаревым тут клятву давал Герцен.

– Точно, – хмыкнул Пыркин. – Ленин давал клятву с Троцким.

И громко засмеялся. Пыркин не умел иначе смеяться. Он смеялся, широко открыв рот, зубы наружу, щеки трясутся, нос болтается – ну как будто индюк смеется. Только очень отощавший индюк.

Пыркин наступил на стекло, подпрыгнул, задрал ногу и стоял на одной, выковыривая стекло из черной подошвы.

Они прошли мимо круглой громады нового цирка, некоторые стекла его были еще целы. Слева поднимался из пустыря университет, справа пошли причудливые здания Детского музыкального театра. Когда переходили улицу, Егор непроизвольно посмотрел налево.

– Нет здесь троллейбусов, – сказал Пыркин.

За бензозаправкой у Дома пионеров стояло несколько избушек. Еще одна деревня. Пыркин немного прихрамывал, горлышко бутылки высовывалось из кармана пальто. Люська семенила рядом с ним. Егор чуть отстал и попытался прогнать это бредовое видение. Он зажмурился и сосчитал до десяти. Дальше считать не решился, чтобы не упасть. Открыл глаза, но ничего не пропало: на фоне серого неба шагали две фигуры. Впереди сутулый Пыркин в черном пальто, один рукав оранжевый, за ним в клетчатом пальтишке девочка Люська.

– Ты в каком классе учишься? – спросил Пыркин, не оборачиваясь.

– В девятом.

– Может быть, я тебе буду курс истории читать, – сказал Пыркин, – чтобы ты не отставал от программы. Мы тебе и физика найдем. Есть у нас один.

Егор пожал плечами – предложение звучало глупо.

– Меня называй Вениамином Сергеевичем, – сказал Пыркин. – Я не люблю, когда по фамилии называют старших, словно алкоголика какого-то.

– А здесь много людей? – спросил Егор.

– Есть люди, – ответил Пыркин.

– А вас с милицией искали, – почему-то повторила Люська. – Овчарку приводили.

– Слышал, слышал! – сказал Пыркин. По мере приближения к реке он становился трезвее и собраннее. – К сожалению, у меня сманили Жулика. Это была очень нужная собачка. В экспедиции никогда без Жулика не ходил. Жулик нелюдей чует.

– Кого?

– Увидишь, – сказал Пыркин. – Без них не обойдешься. Из-за них, скажу тебе, кроме меня, никто из наших в экспедицию не ходит.

Дорога нырнула вниз, прорезая обрыв к реке, но они пошли стороной, по голому крутому склону.

– Они поджидают у бывшего эскалатора, – сказал Пыркин. – Там и сидят.

– Объясните нам, кто такие и почему сидят, – попросил Егор.

– Некогда. Постараемся их обойти.

Он вынул из кармана бутылку, держа ее за горлышко как гранату.

– А нам что делать? – спросила Люська.

– Вам меня слушаться. Когда скажу бежать – бегите. Главное – прорваться к Москве-реке. Но если мы пройдем на цыпочках, может, обойдется.

Они спустились ниже, и тут, как назло, Люська раскашлялась.

– Молчи! – зашипел Пыркин. – Ты нас всех погубишь.

По закону подлости Люська просто заходилась в кашле.

– И зачем только я вас с собой взял! – воскликнул Пыркин.

За сухим одиноким деревом пробежала тень. Замерла, исчезла. Но Егор почувствовал, как тень смотрела на него.

– Все, – сказал Пыркин обреченно. – Нас обнаружили.

– Это фашисты? – спросила Люська, переведя дух.

– Это нелюди, – ответил Пыркин. – Хуже сионистов проклятых.

Такие слова в устах учителя, даже спившегося учителя, звучали необычно.

– Эх, Жулика нет. – Пыркин пошел вниз, размахивая бутылкой. – Держитесь ко мне ближе. Сейчас будем совершать бросок.

Они перевалили через незаметный пригорок, и перед ними открылась река. Слева она широкой серой лентой обходила стадион в Лужниках, справа был Метромост. У первой опоры Метромоста стояла голубая бытовка, оставленная рабочими.

– Хижину «Последний приют земледельца» видите? – Пыркин показал на бытовку. – Вот до нее нам и надо добежать. Это только кажется, что до нее недалеко, – бросок может растянуться на всю оставшуюся жизнь.

Пыркин кинулся вниз к реке, размахивая оранжевой рукой, мелькая черными пятками и подвывая, как обиженный щенок.