Владимир Шибаев - Прощай, Атлантида Страница 8

– Не надо этого, Арсений Фомич, – заупрямился Тюхтяев. – Спасибо за голубя. Это они придрались, чтобы выгнать. Я хулиган и есть, не до учебы мне.

– Может, ты бы в армию пошел? – вежливо посоветовал географ. – Там бы сгодился. Потихоньку-полегоньку с оружием в руках бросил бы хулиганить. Там, я слышал, с малых лет крепкие и упрямые нужны. Там бы освоился.

– Таким оружие не доверишь, – увернулся от ответа ученик. – Стремно очень. У кого есть и братаны по тюрьмам маются. Тоже бывшие хулиганили маленько. А могут доверить то, оружие, самое какое простое? На пробу, – с надеждой покосился Тюхтяев на учителя. – Ну, кроме финки, ясно.

– Могут, могут, – обнадежил географ. – Если сразу не начать палить почем зря, а подумать, порассуждать перед этим.

– Тогда и мы извиняемся со всеми пожеланиями, – покачал ученик головой. – Не хромайте, не кашляйте.

– Говорила, бессовестный, – закончила девочка разговор, возлагая на кровать цветы. – Все в классе один как один, уроды. Только этот выпендрился со своим голубем.

Удивительно, но за оставшиеся до выписки два дня больше никто к Арсению не пришел. Однажды, правда, появился неподалеку высокий и худой, в строгом сером костюме, судя по выправке бывший теннисист или гребец, с серым мертвенно-бледным лицом и беловатыми чуть на выкате глазами, постоял с минуту-другую, молча глядя на Полозкова, и совершенно беззвучно пропал, растворился, будто в стакане тухлой воды.

Эти оставшиеся два дня Арсений просидел у телевизора, прикрыв здоровый глаз, иногда ощупывая старухин ключ в кармане и слушая ежевечерние выступления-беседы губернатора с шустрым "присяжным" журналистом о нежелательности весенних колебаний в надоях, строительстве нового корпуса дома престарелых на спонсорскую помощь и о судьбе порта и комбината, где китайские братья взялись совместно с нашими братьями хоть что-то наладить из нужного.

Как ни странно, удалось Арсению добыть старушкин адрес. Все подходы к ней теперь, после ночного сидения, были перекрыты, как сибирской плотиной, медпосты выставлены на этажах, и все попытки проникнуть в чужые угодья пресекались вздрюченными дежурными. Осуществил Полозков это мероприятие в предельно лаконичной манере. После перевязки он пошуршал в руке случайно попавшей к нему Ритиной купюрой и, скромно потупясь оставшимся глазом, заявил симпатичной пройдошистой сестричке:

– Старушка одна, черт, обещала отдать старые военные письма с марками, так адрес забыл взять. А теперь через посты к ней в палату не пролезть. Поможете с адресом?

– Собираешь бабушкины адреса, симпатичный? – осведомилась сестричка, ловко завязывая сзади бинт.

– Ну да, – неуверенно подтвердил Полозков, протягивая кулак с купюркой. – Не всегда же она была…в возрасте…

– Ручку разожми, – сестричка положила свои крытые ровным лаком пальцы на его.

И купюрка беззвучно перекочевала на ее грудь.

– Да за такие деньги, – возмутилась медработница, – я тебе и свой адресок добавлю. Ошибешься – не пожалеешь.

И правда, на следующий день присела в коридоре к нему на койку и протянула бумажку. " Алевтина" – с удивлением прочитал Полозков и рядом разглядел телефон. Но на обороте, все же, четким детским почерком малограмотной девчушки было выведено: " Аркадия Самсоновна Двоепольская", и адрес.

– Такими кавалерами, как ты, – молвила сестричка, покачав задом койку и вставая, – только дуры кидаются. А глазки скоро лучше старых будут, все разглядишь – так охнешь, – и пошла, гордо ступая по коридору, только раз обернулась.

Через день Арсений выписался и, еще в повязке, озираясь и вертя шеей в сторону пролетающих мимо машин, вышел из больничных ворот.

Надо сказать, что неделя, которую Арсений провалялся в больнице, не прошла для города впустую. Во-первых, апрель, проведя в городе полные две декады, нагрел и выпарил мостовые, согнал в лужи труху заиндевевших ледяных хрусталин и выпустил в лазоревый весенний воздух не только гигантскую «шестерку» черных лающих пернатых, но и кучи откуда то выбравшихся иных созданий – охудавших за зиму нервных скандальных воробьев, таскающих корки из под носа шатающихся от зимних эпидемий голубей, стайки радостно бодающихся прогульщиков-школяров, а также новых каких-то субъектов – те тихо, держась упругих весенних теней, пробирались по улицам и переулкам и мазали стены липкой гадостью. Это были клейщики воззваний:

– « Все на первый общий Первомай»,

– " Оторвем собачьи башки и кошельки олигархам-кровоедам. Боеотряд"

– « Держись, труженик, крепче за „Белое яблоко“ – опорную балку демоса. Голосуй в нашу колонну справа».

– " А губернатор-то – тю-тю! "

– " Кто христианской ориентации – в Первомай вокруг собора торжественный спокойный ход и целование святынь. Приходская иницгруппа."

– " Селянин и батрак. Приходи в праздник воевать лаптями против ихнего бензина, душителя урожайности культур. Сельхоз."

– " Красный мотальщик и чесальщица. Стройной колонной свершим проход перед придержащими в центре за полгода невыплаканные заработки. Иначе голодовка и могила. Рабфронт."

Такая вот разная ахинея. И за эту неделю в муках продолжились рожденные этими воззваниями всякие явные и тайные совещания, встречи и тусовки. Одному весьма юному и пылкому журналисту одной желто-зеленой молодой газетенки, конечно, пройдохе и пофигисту, только недавно вылетевшему с отличием из университета, удалось побывать, проявив с-дековские чудеса конспирации, чуть ли на всех сборищах.

Так, попал он даже в "белый дом" в большой кабинет, усыпив неусыпную секретаршу своим видом упавшего в эпилепсию благородного юноши, а когда престарелая карга кинулась к аптечке, под непрестанный оркестр телефонов склизнул внутрь и, будучи худосочно-невзрачным, спрятался в один из шкафов за кучу резервных избирательных бланков нового образца и за пыльный огромный портрет прошлого державного руководителя в тенниске, оставленный слепнуть в шкафу на всякий случай.

На этом важном совещании стоял дикий гвалт и крик, в сизом дымном воздухе висел мастерский мат и страшно орал вице-губернатор:

– "…прокламации…беспорядки…головы отвинчу…омон…беспредел… удушу…где зарплаты?…где технологи…за кадыки подвешу…Сам вернется, всех сгундосит…у людей беспокойство по делу…что, капитаны индустрии, не накушались?…прокламашки на углах развели…зубы-то начищу…"

Чиновничий сброд и капитаны мялись:

"…дотаций нету…как в песок ушло…по трубам непроход, по проводам ток отказался сам течь…бумагу бы листовочную изъять…принтеры под печать…все амнистия, проклятая…"

Не выдержал "вице", гаркнул: