Роберт Хайнлайн - Дорога доблести Страница 8

Но как же Елена Прекрасная?!

Шейлок с его душераздирающим воплем: «О дочь моя! Мои дукаты!» — вряд ли страдал больше меня.

Пришлось идти на компромисс. Я написал исполненную страдания записку, назвав свое имя, сообщая о неотложном вызове по делам, умоляя её или дожидаться моего возвращения на следующий день, или оставить записку с указанием, где я могу её найти. Записку я оставил почтмейстерше вместе с описанием (блондинка, рослая, длинные волосы, великолепная poitrine<Грудь (фр.)>) и двадцатью франками, плюс обещание заплатить вдвое, если послание будет передано, а ответ получен. Почтмейстерша сказала, что такой женщины она не видела, но если cette grande blonde<Эта крупная блондинка (фр.)> покажется в деревне, то записка ей будет вручена.

В результате всей этой деятельности, у меня осталось ровно столько времени, сколько нужно, чтобы добежать до палатки, переодеться в городской костюм, забросить прочее имущество к Mme Alexandre<Мадам Александре (фр.)> и успеть на катер. Ну, а потом у меня оказалось целых три часа свободного времени, которые я мог посвятить волнующим раздумьям.

Одна из закавык заключалась в том, что «Счастливая Звезда» была отнюдь не дохлятиной. Рейтинг ставил её на пятое-шестое место. Итак, что делать? Остановиться и получить верную прибыль? Или рискнуть всем и, возможно, не получить ничего?

Решение было трудным. Предположим, я продам билет за десять тысяч долларов. Даже если не пытаться обойти Налоговое управление, мне все же выдадут на руки большую часть этой суммы и её хватит на завершение образования.

Но ведь образование я и без того могу получить, да и так ли сильно мне хочется поступить в Гейдельбергский университет? Тот студент с дуэльными шрамами по существу-то был настоящий болван со своей фальшивой заносчивостью, опирающейся на поддельную доблесть.

Теперь предположим, что я обожду продавать и схвачу один из главных выигрышей — 50 или даже 140 тысяч долларов?!

А знаете ли вы, какой налог платит молодой холостяк с суммы 140 тысяч долларов в Стране Отважных и на Родине Свободных? Сто три тысячи — вот сколько! А ему остается, стало быть, 37 тысяч.

Стоит ли ставить реальные десять тысяч против ненадежных тридцати семи? Шансы, примерно, один к пятнадцати против меня. Ну, а предположим, я найду какую-нибудь уловку и обойду налогового инспектора? Тогда ставки будут 10 тысяч против 140, а это уж совсем другой коленкор — 140 тысяч не просто деньги для пропитания в период учёбы, а состояние, приносящее 4-5 тысяч долларов в год.

И вовсе я не «обирал» Дядю Сэма, ведь США имели такое же моральное право на мой выигрыш (если бы я его получил), как я — на Священную Римскую Империю. Что Дядя Сэм сделал для меня? Он швырнул моего отца в две мировые войны, причем в одной из них не дал нам победить, и тем самым куда как затруднил мое поступление в колледж, даже если оставить в стороне вопрос о той роли, которую мой отец мог бы сыграть в духовном развитии сына (этого я не знаю и никогда не узнаю). Затем Дядя Сэм вытурил меня из колледжа и послал сражаться на ещё одну «невойну», почти что укокошил меня там и вообще, можно сказать, лишил девичьей невинности.

Так по какому же праву он теперь претендовал на 103 тысячи долларов, оставляя мне какой-то паршивый хвостик? Чтобы одолжить эти деньги какой-нибудь Польше? Или Бразилии? Черта с два!

Способ удержать все деньги (если допустить, что я их выиграю), конечно, был. Например, можно было отправиться в Монако, где налогов вообще нет, а через годик уехать оттуда куда угодно.

Можно хоть в Новую Зеландию. «Геральд Трибюн» пестрела своими обычными заголовками, разве что в большей концентрации. Похоже было, что эти парни (ах, эти шаловливые детишки), которые верховодят на нашем шарике, решили снова сыграть в мировую войну, только теперь уже с водородными бомбами и межконтинентальными ракетами.

Что ж, если забраться куда-нибудь на юг, ну, хотя бы в ту же Новую Зеландию, то будет шанс, что там что-нибудь и останется, когда осядет радиоактивный пепел. А Новая Зеландия, говорят, страна красивая, рыбаки-любители, слыхал, там даже пятифунтовую форель считают мелочью, недостойной того, чтобы нести её домой.

Сам-то я только раз в жизни поймал двухфунтовую.

И вот, когда мои размышления дошли до этого места, я сделал жуткое открытие. Оказалось, что мне больше не хочется поступать в колледж, ни в том случае, если я выиграю деньги, ни в том случае, если их проиграю. И что я ни в грош не ставлю гараж на три машины, плавательный бассейн или какой-нибудь другой символ высокого статуса или благосостояния. В этом мире все было ненадежно и лишь одни потрясные дураки и робкие мышата могут думать иначе.

Где-то, ещё в джунглях, я растерял амбиции этого рода. В меня слишком часто стреляли, чтобы я сохранил интерес к супермаркетам и загородным участкам или к тому, что сегодня вечером я приглашен на ужин, организованный Ассоциацией родителей и учителей, и должен весь день помнить об этом.

Впрочем, все это вовсе не означало, что я собираюсь в монастырь. Я ещё жаждал… А вот чего?..

Я жаждал добраться до яйца птицы Рух… Я ничего не имел против сераля, полного прекраснейших одалисок, но куда милее мне было видение клубов пыли из-под колес боевой колесницы и клинка, который никогда не запятнала бы ржавчина. Мне грезились самородки красного золота величиной с кулак, и я с наслаждением воображал, как швыряю своим ездовым собакам подонка, попытавшегося украсть у меня заявку на золотоносный участок. Я мечтал, как вскочу ранним утром, сильный и свежий, как сломаю на турнире пару копий, как присмотрю себе там подходящую девчонку для осуществления моего droit du seigneur<Право первой ночи (фр.)>, или, наоборот, как смело брошу вызов какому-нибудь барону, посмевшему нахально подмигнуть моей избраннице. А больше всего мне хотелось услышать плеск пурпурной воды о борт «Нэнси Ли» в час утренней вахты, когда ни один звук не нарушает тишины и не видно ничего, кроме медленного взмаха крыльев альбатроса, сопровождающего нас вот уже тысячу миль.

Мне мерещились быстрые луны Барсума, я тосковал о плаванье на плоту вниз по Миссисипи, мне хотелось спасаться от разъяренной толпы вместе с герцогом Бриджуотерским и покойным Дофином. А ещё мне недоставало Пресвитера Иоанна и меча Эскалибура, протянутого чьей-то посеребренной лунным светом рукой из глубин сонного озера. Я мечтал о путешествии с Уллисом и Синдбадом-Мореходом, мечтал о стране лотофагов, где стоит вечный полдень<Здесь и далее Гордон вспоминает героев излюбленных книг американских мальчишек. Чаще всего это герои книг Л. Кэрролла (Черная Королева, Белый Рыцарь, Твидлдам и Твидлди), Марка Твена («Приключения Гекльберри Финна»), Эдгара Берроуза («Владыка Марса», «Дочь тысячи джедакков»), рассказов Г. Уэллса (в том числе «Дверь в стене»), А. Дюма («Три мушкетера») и др.>. Я тосковал по романтике и по тому чувству непреходящего изумления, которое было так свойственно мне в далеком детстве. Мне хотелось, чтобы мир снова стал таким, каким нам его обещали, а не той гнусной, вонючей кашей, каков он есть на самом деле.