Юрий Нестеренко - Стихи (2) Страница 8

Оставив планете свой город, свой каменный остов...

Так участь полипов совсем безразлична тому,

Кто смотрит в закатных лучах на коралловый остров.

1998

"В этом городе, похожем на общественный сортир..."

В этом городе, похожем на общественный сортир,

Словно опухоль из клеток, состоящем из квартир,

Воплотившем единенье суеты и духоты,

Средь бесчисленных и прочих проживаешь также ты.

Ты выходишь на работу ровно в 8:45,

Отсыпаешься в субботу, а потом не спишь опять,

И по улицам унылым, что открыты злым ветрам,

Полусонный, одурелый, ты плетешься по утрам.

Волоча портфель с делами, словно каторжник - ядро,

Вечно сдавленный телами в переполненном метро,

Вечно в поисках минуты, чтобы дух перевести,

От зарплаты до зарплаты, с девяти и до шести.

Вечно дышащий бензином, потом, пивом, табаком,

В толкотне по магазинам пробираешься бочком,

Чтобы вечером, желудку нанеся обычный вред,

Отключаться на диване под привычный телебред.

Ах, тебе бы жить на юге, в припортовом городке,

И бродить бы на досуге по округе налегке,

Размышлять не о зарплате - о безбрежности стихий...

Ты писал бы вечерами превосходные стихи.

Ах, тебе бы жить в поместье и носить приставку "фон",

Дорожить фамильной честью, не слыхать про телефон,

Наблюдать сквозь окна замка, как ползет седой туман,

И писать бы философский многоплановый роман.

Иль в ином тысячелетье - любо-дорого смотреть:

На далекой жить планете, два столетья не стареть.

Ты б под солнцами чужими, при оранжевой луне,

Тоже что-нибудь писал бы, гениальное вполне.

Но увы! Твоим талантам прогреметь не суждено,

Ты и сам о них не знаешь, а узнаешь - все равно

Удушают, убивают, выпивают их до дна

Эти люди, этот город, это время и страна...

1998

"В одной стране - возможно, что восточной..."

В одной стране - возможно, что восточной,

Возможно, не совсем - не в этом суть

Во время оно царствовал тиран.

Предшественник его был добрый царь

При нем министры и чины пониже

Все как один, добро любили тоже,

И оттого добра у них немало

Скопилось в погребах и закромах;

В казне же вовсе чудеса творились:

Бывало, соберут, к примеру, подать,

И казначей, отперши семь замков,

В сундук казенный бросит горсть монет

Так ни одна не звякнет - оттого,

Что ни одна не долетит до днища!

Куда девались? Черт их разберет!

Народ спервоначалу не роптал,

Зане и сам был испокон веков

Добролюбив и к чудесам способен,

Но в некий день злосчастный оказалось,

Что в царстве больше нечего украсть!

И вот тогда-то дружный глас народа

Решительно потребовал порядка,

И на престол был возведен тиран.

Тиран и впрямь порядок обеспечил,

От ржавчины очистив древний меч,

И рвение похвальное являя:

При нем ворам отпиливали руки,

Бандитов утопляли в нужном месте,

Мздоимцев вешали, прелюбодеям

Щипцами вырывали грешный уд

Короче, добродетель процветала!

И среди мудрых сих установлений

Особенно отметить надлежит

Одно: как именно решил тиран

Вопрос проклятый о свободе слова.

(А, надобно сказать, сию державу

Не миновала тяжкая напасть

Поэтов было там, что тараканов!

И каждый, как обычно, мнил себя

Пупом земли, посланником небес,

Заступником народа, гласом божьим,

Огнем палящим, чистым родником,

Столпом культуры и грозою тронов

Насчет певцов любви вообще молчу.)

Так вот, тиран цензуру упразднил,

Отправил кучу сыщиков в отставку

И учредил взамен такой порядок:

При нем любой поэт без исключенья,

Будь он хоть гений чистой красоты,

Хоть графоман, придурок и пропойца,

Хоть юноша безусый, хоть старик,

Хоть вообще не мужеского пола

Явиться мог в специальный департамент

И рукопись приемщице отдать.

И тотчас же, на средства государства,

Стихи его дословно, без изъятий,

Включая и гражданственные оды,

И едкие сатиры на тирана,

И дерзкое хуление святынь,

И всякое срамное непотребство,

И, наконец, любой бездарный бред

Печатались большими тиражами!

(Зане тиран был деспот просвещенный,

Знал грамоте и даже разрешил

В стране книгопечатные машины.)

При этом самый лучший экземпляр,

В красивой твердой глянцевой обложке,

Шел автору.

На следующий день

На площади, запруженной народом,

Поэт, в венце лавровом, в белой тоге

(Или в венце терновом и в лохмотьях

Тут кто как пожелает) восходил

На эшафот, покрытый алым шелком

(Автографы попутно раздавая),

Торжественно жал руку палачу

(А впрочем, мог и плюнуть - ведь недаром

Палач надбавку получал за вредность),

И наконец, склонив на плаху шею,

Под визг поклонниц и рукоплесканья,

В единый миг лишался головы.

Казненного останки в тот же день

На Кладбище Поэтов погребали,

И книгу в твердой глянцевой обложке

В гроб клали с отсеченной головой.

Был много лет незыблем сей обычай,

Среди других, тираном учрежденных,

Но время быстролетно, как ни жаль

Над ним не властен ни один правитель!

И как-то раз, проснувшись поутру,

В газетах жители прочли в испуге:

"Тиран помре! Да здравствует свобода!"

Испуг, однако, оказался краток:

Уж к вечеру какой-то сорванец

Навозом мазал статую тирана,

Потом Республиканский Комитет

Провозгласил отмену смертной казни

И двери тюрем настежь распахнул

Короче, понеслось. И вскоре воры,

Бандиты и мздоимцы процвели,

Казна пустела, подать не сбиралась,

Солдаты пропивали щит и меч,

А девы юные, утратив стыд,

Уже прилюдно предавались блуду...

И как вы думаете, кто хулил

Всех более все эти перемены?

Кто больше всех жалел и сокрушался

О прошлом?

Ну конечно же, поэты!

Ведь при тиране каждому из них

Надежно гарантировалась слава,

Поклонницы, восторженные толпы,

Молчание зоилов (ведь ругать

На смерть идущих было неэтичным),

Немалые, при жизни, тиражи

И мученический венец впридачу!

А ныне - где все это? Ах, увы!...

Когда вам скажут (сам я часто слышал):

"Тиран поэтов извести не мог,

Республика же извела" - не верьте:

Практически во всяком кабаке

Увидите вы кучку оборванцев,

Нечесанных, испитых, неопрятных,

Средь коих всяк с горящими глазами

Кричит другим: "Я гений! Вы дерьмо!"

Иной его хватает за грудки,

Тот - в волоса вцепляется собрату,

И глядь - уж все они тузят друг друга,