Михаил Ишков - Заповедник архонтов Страница 8

Между тем в камере стало еще темнее. Я устроился на нарах между главным инженером и Суллой, положил мешок с травами под голову, вытянул ноги, с удовольствием почесался. Страж, вырезавший деревянные накладки, гремя ключами и матерно, как умеют только губошлепы, выругавшись, вошел в подземелье, отыскал забытое в камере копье, погрозил мне кулаком — смотри, мол, а то на водоросли! — и вышел за дверь. Щелкнул замок, наступила тишина. Сулла по-прежнему глупо улыбался и бездумно шевелил губами.

— Что это он? — я толкнул главного инженера в бок. — Все бормочет и бормочет… Свихнулся, что ли?

— Свихнешься, когда ядерным зарядом бок подпалят, — отозвался технарь. — Но я бы не назвал его бред безумием. Есть в нем… — он прищелкнул пальцами с длинными узкими, чуть загнутыми ноготочками, — зерно истины. Врет складно. Спрашиваешь, что бормочет? В текущий момент обращается к своему учителю — он называет его «земным». Тот, говорят, сдох от мучной лихорадки. Просит учителя снабдить его пропитанием, простить долги и оградить от Черного гарцука.

— Не к «земному» учителю я сейчас обращаюсь, — губошлеп с обожженной щекой ласково поправил инженера, — а к небесному!.. Посланному отцами нашими, когда поселяне о ковчеге еще слыхом не слыхивали. Когда люди жили дружно, в охотку, когда были чисты их помыслы, когда всякий славный считал своим долгом помочь и обучить благородного, а благородный сил не жалел, чтобы просветить поселянина — вот откуда ниточка тянется. Все мы забыли о предках, они копили-копили, строили-строили… Только странник вспомнил о дедушке, а мы!.. — он горестно махнул рукой. — Земного учителя уберечь не смогли. Был бы он среди нас, снял бы мои хвори, просветлил. Вот я запамятовал — как-то он по-особому пропитанье называл…

— Ты, это, — попросил провокатор, — о благородных истинах расскажи. Это здорово, когда, если надумал, делай что хошь…

Один из Роовертов насмешливо добавил.

— Ты сразу бы к мамкам побежал, всех бы перепробовал?

— Зачем всех, — пожал плечами провокатор. — Мне все ни к чему. Мне одна приглянулась, а бугор, сволочь, видит, разок мы уединились, другой, сделал вывод и нагрянул, падло, в самый напряженный момент, когда делились мы друг с другом мыслями, что нет в жизни большего счастья, чтобы вот так, вечерком, когда пропоет заводской гудок, сходить прогуляться на речку, посидеть под пальмой, а с утра выйти вместе из дома, добраться до проходной, трудиться рядышком, жить рука об руку, а когда придет срок, вместе узреть ковчег… — он на мгновение примолк, потом, потянувшись, остервенело почесал спину. — В самую душевную минуту влез! Начал орать, почему не совокупляемся, почему тратим драгоценное время на пустопорожнюю болтовню!..

Он замолчал, потом долго и трудно, с хрипом, дышал. Я — учитель хренов — был вконец ошарашен и, не выдержав долгой паузы, спросил.

— Дальше что?

— Что дальше?.. Врезал я ему. Вот как сидел, так сразу и набросился. Тот в рев. Меня скрутили. Благо, гарцук, наш опекун, честь ему и хвала, разобрался и направил сюда, чтобы я держал ухо востро и чуть какая ересь, сразу пресекал.

— Гарцук из благородных? — спросил я.

— Не-е, он из образованных, — поморщился провокатор. — Он за весь материк перед славными в ответе. Дочка у него в замке есть — им образованным и благородным, говорят, можно дочек в доме держать. Они их порой на поводке прогуливают. Звать Дуэрни. Люди сказывают, в благородные мамки метит, на ковчег ее отправят. Ладно, что мы все по пустякам лясы точим. Эй, Сулла, ну-ка давай про благородные истины!

— Нет, ребята, — улыбнулся Иуда. — Я лучше расскажу вам, как некий губошлеп из самых простых пятью буханками хлеба и двумя рыбами пять тысяч поселян накормил. Случилось это далеко, на другом континенте, возле замка Руусалимм. Там еще гора есть большая, называется Сиоон…

Он замолчал, склонил голову. Все собрались в кружок вокруг него, открыли рты. Я тоже не удержался — было забавно, как он распорядится моими словами, слышанными еще в прежний сезон, о чем поведет речь?

Он начал так.

— Блаженны плачущие, ибо они утешатся…

Я не смог сдержать слез…

— Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Божие… Блаженны кроткие, ибо они наследуют хорд… Блажены жаждущие правды, ибо они насытятся…

Одно наставление вызвало горячее одобрение слушателей.

«Не собирайте себе сокровищ на земле, где и ртуть их иссушит и радиация обожжет; но собирайте сокровища в выси, где ни ртуть их не иссушит, ни радиация не обожжет. Ибо где сокровища ваши, там будет и сердце ваше».

— Это очень правильно, товарищи! — подтвердил главный инженер. — Там, в небесах, где в междуцарствии Дауриса и Тавриса строится ковчег, туда мы все уйдем, там нас ждет исполнение мечты. Там сокровища небесные… Туда, туда! — он выразительно потыкал пальцем в потолок, затем добавил. — На зло звездам!.. — и затих.

Я замер — ковчег строится в междуцарствии Дауриса и Тавриса. Интересно, где это междуцарствие?

Вновь присоединившийся к нам страж зевнул и приказал Сулле кончать агитацию и ложиться спать. Губошлепы сразу зашевелились, принялись раскатывать тюфяки, набитые местной лишайниковой дерниной — мягкая и душистая, должен заметить, подстилка. Лучше не бывает… И очень полезная. Но в тот первый день мне так и не дали уснуть. Сначала пристал провокатор, потом его поддержали оба Рооверта — расскажи, мол, странник, где ходил, что видел? Бывал ли на море? Какое оно? Говорят, выпуклое, как река. Довелось ли побывать в стране мрака? Как там? Здесь скучно… Вижу, никто из сокамерников укладываться не собирается, в мою сторону поглядывают.

Делать было нечего — загнул я им историю, назвал ее «сказкой».

— Вот, дай вам ковчег здоровья, знаете, какое на горах было дело? Не во гнев вашей милости, — обратился я к стражу, тот снисходительно кивнул — ври, мол, дальше, и я повторил.

— Не во гнев вашей милости, как мы теперь раскалякались между собой, жил-был у нас в поселении некий губошлеп. А случилось это в старые времена, в горах тогда правили великие гарцуки, родство считали по отцам и дедам, а мамок держали при домах. Жил тот губошлеп небогато, всякими трудами добывал хлеб насущный, а была у того доброго поселянина дочь молоденькая, еще не мамочка. Вот пришло ей на ум пойти в лес погулять, и пропала она без вести. Прошло три срока. В этом самом поселении жил храбрый охотник и каждый божий день ходил он с собакой и оружьем по горам. Раз идет он по лесу; вдруг собака его залаяла и песьи перья на ней щетинками встали. Смотрит охотник, а перед ним на тропинке лежит колода, на колоде странный какой-то мужик сидит, обувку ковыряет. Подковырнет подошву да на Таврис и погрозит: «Свети, свети, ясно солнышко!» Дивно стало охотнику: отчего, думает, мужик еще молодец, а перьями сед. Только подумал он, а тот словно мысль его угадал: «Оттого, говорит, я и сед, что прозрачного дед!» Тут охотник и смекнул, что перед ним не простой губошлеп…