Завацкая Яна - Союз летящих Страница 8

Как же тайри не любить Пространства?

Но настало время Алейн рассказывать о себе. Когда Алейн рассказывала, все тихо и смущенно замолкали. А ведь она старалась не гнать чернуху, не упоминать самого неприятного, и говорить только по делу. И потом ей посылали множество волн любви, сочувствия, понимания, массовым разумом решали ситуации и давали советы, и Алейн прислушивалась к ним — но вот чувствовать она уже ничего не могла, внутри было пусто и черно. Сегодня она впервые почувствовала, что это как-то уж очень неправильно. С ней что-то не так. Она слишком остро ощутила свое отличие от остальных. И хотя тут же, почувствовав ее замешательство, все стали ее утешать и говорить, какая у нее ответственная и прекрасная работа, и как они ее понимают и любят — Алейн оставалась словно глухой. Она думала об остальных — у них ведь была нормальная, хорошая работа, они жили полноценной, насыщенной жизнью. А кто-то даже и не работал, а просто жил для себя, как хочется, как нравится — как Лий Серебрянка.

Тайри уже перешли к другим вопросам, и Алейн снова почувствовала что-то похожее на легкую обиду. Они ее оставили. Они не могут понять. Не могут. Это для них слишком непостижимо — ее жизнь, ее земная жизнь. На этой проклятой Богом или избранной Богом планете. Не могут — и даже не попытались. Как поется в одной здешней песне — отряд не заметил потери бойца. А разве это правильно? Надо было тормошить ее, не дать замкнуться, не дать почувствовать боль. Уговаривать, пока она не согласилась бы и не влилась бы душой в радостное единое созвучие. А они…

Алейн лишь формально участвовала в общей сети. И только когда встреча закончилась, и Алейн осталась наедине с Дьеном Молнией, сверкающим золотистым зигзагом в полумраке, и Дьен сделал робкий шаг ей навстречу, тогда только Алейн поняла, что все это было не от равнодушия и не случайно.

Она поняла, о чем с ней будет говорить Дьен. И поняла, что все остальные тоже это знали. Может, он дал им всем понять. А она, занятая собой, не уловила этого. Обвиняя других в равнодушии, была сама равнодушной к окружающим.

— Алейн…

Если в эфире могут быть объятия, то это было объятие. У Алейн волосы тихо зашевелились на голове, а по ногам пробежала горячая волна. Она была счастлива.

Он так и не выпускал ее из объятий, и ей было тепло. Это было так, как ребенок прибегает с мороза, уставший, замерзший, и отогревается на руках мамы. Или отца. Дьен и был ей — будто отец. И он же, по странному сочетанию обстоятельств — возлюбленный, ибо Дьена с Алейн объединяли самые лучшие, самые высокие среди тайри отношения, канри. Мы бы назвали это "любовью", имея в виду то чувство, которое иногда возникает между мужчиной и женщиной.

На самом деле, конечно, Дьен вовсе не обнимал ее, потому что тело ее было здесь, в кресле, а его руки и вообще тело находились очень далеко, за много парсеков отсюда. И какой-то долей сознания Алейн понимала, что Дьен не на самом деле ее обнимает. А только, как выразились бы современные поклонники компьютера, виртуально.

Дьен заговорил — и это было так, будто он тихо и нежно шептал ей на ухо.

— Тебе плохо, Алейн. Это видно. С тобой надо что-то сделать, Аленькая. Ты очень устала.

Чувства все эти Алейн очень нравились, но вот по смыслу она не соглашалась со своим тейром.

— Но мне кажется, я нормально живу и работаю. У меня все хорошо. Никаких отклонений.

Сейчас ей казалось — не только хорошо, но и прекрасно, лучше не бывает. В объятиях-то любимого…

— Детка, тебе плохо, — сказал он настойчиво. И Алейн подумала, что ему, наверное, виднее. Ведь он для нее — тейр.

У тайри не бывает никаких командиров, чинов, начальства и подчиненных. У тайри бывают только отношения. И отношения эти бывают двух видов — эльтар или тейрен. Как перевести эти выражения на наш язык — я в точности и не знаю. Если выразиться очень приблизительно, то эльтар — это такие отношения, какие бывают между любящими друг друга друзьями или же родными братьями и сестрами. А тейрен — отношения между тейром и чилом — как между родителем и ребенком. Бывают еще канри, и они могут быть и в том, и в другом случае — но это другой вопрос.

— А что делать? — покорно спросила Алейн, — я же не могу отсюда уйти… нельзя же, да?

Произнося последнюю фразу, она вдруг полыхнула в эфир чувством надежды. А может быть, все-таки можно? Уже можно? Она работает на Земле давно. Честно говоря, ей это порядком поднадоело. Но… она вспомнила Роситу. Вспомнила мескалин. Еще с десяток вещей, которые никак нельзя было бросать. Вздохнула.

Дьен молчал. Молчал с видом "мне все это не нравится" и посылал ей при этом такой образ, будто гладит ее по голове, как малышку.

Он должен был бы сказать "да, Алейн, бросать нельзя, ты должна, ты же знаешь, надо это все закончить, ты же знаешь, сколько в это было вложено". Но он ничего этого не говорил. Потому что — Алейн вдруг поняла — ему не хотелось это говорить.

— Да я все понимаю, — сказала она, — конечно, я буду работать, это я так… просто. Не обращай внимания.

— А может, ну их всех… — сказал он тихо, — давай, я заберу тебя оттуда. Хоть сейчас, честное слово. Полетим на Тайрон. На Лив-Лакос, помнишь? Зеленый океан, белый песок. Мы с тобой там будем валяться на песке, и я буду гладить тебя по плечу… купаться будем, а потом обсыхать на солнце. Песочек такой мягкий… И так — сколько ты захочешь.

— Нет, — сказала Алейн, — ты же знаешь, что нет. Зачем ты так?

— Да просто надоело мне это. Чувствую себя как последняя сволочь. Не хочу быть палачом. По крайней мере, твоим.

Алейн выразила сомнение в том, что здесь уместно такое сильное выражение. Дьен горько усмехнулся и ничего не ответил.

Ей вдруг стало жалко Дьена. Она сказала.

— Ладно. Перестань. Мы выдержим, и потом мы полетим на Лив-Лакос или куда угодно. Мне все равно куда, лишь бы с тобой…

— Ты права. Не надо расклеиваться. Значит так, с тобой на самом деле надо что-то делать, потому что иначе станет хуже. И я знаю, что.

— А что именно?

— Ты будешь вспоминать. Свою жизнь. Просто вспомнишь.

— Зачем? Я прекрасно все помню.

— Это тебе кажется. Ты помнишь поверхностно, ты многое забыла, и это естественно в твоем положении.

— А что вспоминать, Дьен? С рождения, с детства?

— Нет, не с самого начала, конечно. В этом нет смысла. Теперь смотри… я кладу ладони тебе на лоб. Ты закрываешь глаза… чувствуешь?

— О да… да. Твои руки.

— Тебе хорошо, свет мой?

— Да, Дьен, мне очень, очень хорошо.

Она улыбалась. Это было понарошку, но она будто и правда чувствовала руки Дьена на лбу. Она уже и забыла его прикосновения — а ведь это было и на самом деле. Когда-то давно. Слишком давно.