Наталья Соколова - Фантастика-1965. Выпуск 3 Страница 8

– Захочет - введет без всякой войны. - Человек поднял глаза на президента. - Ты понимаешь, куда оно идет?

– Да. Я понял еще тогда, у меня на обеде… И как же он их уговаривает быть посмирнее, докеров? Как все это формулируется?

– О, очень изящно. - Человек зашуршал газетными листами. - В обращении к забастовщикам премьер говорит: “Человек смертен. И ему добиваться здесь, на земле, иных, лучших условий существования так же странно, как пленнику ковырять гвоздем толстую каменную ограду, когда открыты ворота”. - Он стиснул широкие челюсти. - Так-то вот, президент. А ты говоришь - Чиппендейл.

Президент повернулся так резко, что застонали пружины кресла, обнимающего его дородное тело.

– Слушай! Давай говорить, как мужчина с мужчиной. И я бы тоже предпочел жить в более свободных и нормальных условиях, в лучше организованном обществе. Но мир не управляется нашими желаниями, он такой, какой он есть. Что ты мне прикажешь делать? Идти на баррикады? А где они? Клеить листовки, написанные от руки, которые прочтут три с половиной идиота? Я погибну зазря, только и всего. Где я принесу больше пользы? В науке. Где ты принесешь больше пользы? В науке. Сгнили в Кайенне тысячи французских революционеров, и мы позабыли их имена. Но живет теорема Карно.

– Лазар Карно, я знаю, - сказал Человек, откидываясь на подушки. - Исчисление бесконечно малых… начало современного анализа…

– Вот видишь. А кто помнит, что этот самый Лазар Карно был членом Конвента, членом Директории, голосовал за казнь Людовика XVI и против тирании Наполеона? Что от этого изменилось? Просто Карно провел большую часть жизни в изгнании. Ей-богу, на это мог пойти и менее благородный человеческий материал.

– Изгнание - это страшно. - Человек потер лоб. - Это, может быть, даже страшнее смерти.

– Ты меня попрекаешь Чиппендейлом, другие - садом, бассейном с черными лебедями. Да, я люблю комфорт. А что, кому-нибудь будет легче, если я этим пожертвую? Мир станет хоть на грош лучше? Наступит народовластие, золотой век Перикла, общее довольство? Если это так, я своими руками передушу лебедей.

Человек невесело усмехнулся.

– Пусть пока живут.

– Чем создается реальный прогресс общества, поступательное его движение? Только увеличением суммы знаний, накоплением сведений о вселенной, - уверенно сказал президент. - Молчать, делать свое дело и не думать о бесполезном - вот долг ученого. И да здравствует твой Зверь, твой великолепный механизм, который ты подарил миру… городу и миру, как говорили римляне.

За мокрыми оконными стеклами жил вечерний город, вспыхивало и гасло пятно какой-то рекламы, отсветы невидимых огней ложились смутными стертыми дорожками на покатые бока крыш. Наверное, внизу ползли, как обычно, зонтики, но, когда лежишь, их не видно. Их можно увидеть только, если стоишь у окна.

Человек вздохнул.

– Механизмы становятся все совершеннее, это так. А вот механизм общественных отношений…

– Не мы в этом виноваты, - президент пожал плечами, - виноваты политики. Не с нас спрос.

– Но чтобы чувствовать себя человеком, - начал Человек, - человеком в полном смысле слова…

– Если уж ты, молчун, стал употреблять громкие слова, - рассердился президент, - значит, молоко века воистину прокисло. Как сказал один старый хороший поэт, главное - это понять необходимость и простить оной в душе своей. Гранитную стену лбом не прошибешь!

Человек кусал ногти правой руки - прежде у него не было этой дурной привычки.

– А смертный приговор? Если тебе придется…

– Ну, уж так и придется.

– А если?

Лицо президента стало хитровато-простодушным, непроницаемым.

– Я человек немолодой, больной… Смотришь, подагра на две-три недели приковала к постели. И никогда нельзя знать заранее… Мой вице-президент, тот с удовольствием подписывает всякую пакость, такое, что через десять лет будет тошно читать. Пускай себе.

Говорить на эту тему больше не хотелось.

– Как твоя дочь? - спросил Человек. - Кончает Университет?

Да, дочь его кончает. Хорошенькая очень. Жаль, слишком серьезно относится к жизни. И к богу. Не надо было, наверное, отдавать ее в закрытый католический пансион. Ничего, замужество все поправит.

– Похоже, она будет работать у тебя в лаборатории, старик. Университет ее рекомендует.

– Возможно, - сказал Человек. - Я беру группу выпускников химического факультета. Дело в том, что кожный покров Зверя…

Неожиданно погас свет. В комнате стало темно. Яркая реклама, которая мигала и дергалась за окном, тоже погасла.

Президент подошел к окну.

– Да это, кажется, весь квартал…

– Весь город, - сказал Ученик за его спиной. Он принес подсвечник с зажженными свечами. - Электростанция на один час отключила энергию. Поддерживает требования порта.

– Надо позвонить домой, - забеспокоился президент, который был внимательным мужем и нежным отцом.

– Телефонная на час прекратила работу. Радио тоже.

Наступило молчание.

Лицо Человека, освещенное снизу неровным, колеблющимся светом свечей, скуластое, неподвижное, угловато окаймленное темным бордюром бородки, сейчас и в самом деле напоминало трагическую маску.

– Ты думаешь, он воспользуется… - спросил президент и не докончил.

– Да. Боюсь, что да.

6. РУСАЛКА

Первый министр объявил чрезвычайное положение и восстановил забытый закон 1873 года, запрещающий бастовать.

Он ввел в город десантные части, состоящие из наемников, и заменил на улицах полицейских десантниками. Корабли военного флота встали на рейде, нацелив на порт и город круглые, окающие рты орудий. Профсоюз портовых рабочих уступил, и докеры, мрачные, злые, изголодавшиеся, вышли на работу. Администрация порта обещала, что не будет разыскивать и преследовать зачинщиков.

Вы говорите: “Какая же это сказка? Это сплошная политика. И все так мрачно, трагично. Тяжело читать”. Что поделаешь, современная сказка, сказка двадцатого века читается нелегко. И часто это сказка трагическая…

Человек продолжал экспериментальные работы, но у него началась полоса неудач. Добиться большей глубины погружения Зверя не удавалось. Кожа Зверя лопалась, не выдерживала нагрузки, из трещин сочилась горячая ярко-зеленая кровь, тут же выцветая, застывая длинными ржаво-рыжими потеками. Зверь должен был очень страдать от этих незаживающих кровоточащих трещин, но на все вопросы он отвечал своим ровным металлическим голосом:

– Нет, не больно. Нет, не испытываю боли. Готов к следующему погружению.

Человек ходил вокруг Зверя, кусая ногти, молчаливый, нахмуренный. Держал совет с химиками. Только и слышно было: “Высокополимерные соединения… Политетрафторэтилен… Фенолформальдегидные смолы…” В группе химиков работала дочь президента академии Наук и Искусств. Ее звали Русалкой. Да в ней и в самом деле было что-то русалочье - пепельные косы, кое-как заплетенные, точно размытые водой, небрежные волнистые пряди, спускающиеся на щеки, на лоб, затуманенные, очень светлые глаза с кротким и каким-то загадочным выражением, как у мадонн Леонардо да Винчи, тонкая гибкая талия, маленькая, еще по-девичьи неразвитая грудь, туго обтянутая темным узким платьем. Да, в ней было что-то русалочье, колдовское и одновременно что-то монашеское. “Слишком всерьез относится к жизни”, - мельком вспоминал Человек, когда проходил по лаборатории и видел, как она наклоняется над термостатом, уронив русые размытые косы. Против света в волосах ее всетаки проблескивала та опасная рыжинка, которой славились женщины этого города.