Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. Страница 9

Сейчас я думаю, что история с Мавром оказалась еще одним поворотным пунктом в моей жизни. До этого все природные задатки и житейские обстоятельства обещали мне будущее кабинетного ученого, и даже военные увлечения были слишком теоретическими, что ли. Теперь я одолел заведомо сильнейшего противника, и мне это понравилось. Бой был серьезным: не знаю, как мой враг, а я дрался насмерть, как на войне. Рассказывают, что детеныши некоторых зверей не сознают своей хищной природы, пока не попробуют крови. Я попробовал.

Интересно представить, как выглядел бы я в должности профессора одного из небольших университетов средней Италии, скажем, в Сиене или Перудже. Пожалуй, это была бы неплохая судьба. Но не моя: мне не было суждено стать ни итальянским профессором, ни просто итальянцем. Следующие десять лет, по крайней мере, я всячески старался сделаться французом.

ЮНОСТЬ. ПАРИЖ

Случилось так, что французскому королю Людовику XIV благоугодно было изгнать из своего королевства подданных гугенотского исповедания, упорно не желавших покориться Его Величеству в вопросах веры. К несчастью для государства, среди изгнанников оказалось большое количество искусных ремесленников, навигаторов, инженеров и прочих образованных людей, умноживших мощь и богатство стран, враждебных прежней родине, а во Франции их исчезновение создало множество вакансий и в частных промыслах, и даже на королевской службе. Сия Торичеллиева пустота стала заполняться правоверными католиками из соседних стран, в первую очередь итальянцами и фламандцами. Дорожка в Париж давно была накатана итальянскими художниками, архитекторами и учеными, и многие коллеги, состоявшие в переписке с профессором Читтано, оказались там с первой волной пришельцев. Сам он, однако, вовсе не думал о переселении во Францию, пока венецианские власти нуждались в его услугах, и отклонял самые выгодные предложения этого рода. Беда в том, что долго поддерживать добрые отношения с властями мой наставник был совершенно не способен, ибо среди многих его талантов дипломатический отсутствовал напрочь. Я не проповедую двуличие или низкопоклонство, но крайнее прямодушие тоже не всегда уместно. Взять, для примера, ситуацию, когда высокопоставленный начальник — дурак. Обычное дело в России, и только очень наивные люди думают, что в Европе такого не бывает. Стоит ли говорить начальнику прямо в глаза все, что ты о нем думаешь? У профессора, по природной его прямолинейности и горячности, откровенные мнения если и не высказывались словами, то написаны были на лице.

Это сейчас я так спокойно рассуждаю, а в то время обижен был на Республику до ненависти. Повсюду сопровождая учителя по его делам в качестве доверенного слуги или секретаря, я переживал выпадающие на его долю неправды наверно, еще болезненнее, чем он сам. Заветная моя мечта и тайная молитва заключалась в том, чтобы взорвать этот проклятый город ко всем чертям. Похоже, на небесах все-таки есть некий высший суд, только он так завален людскими жалобами, что по волоките может соперничать с судами Российской империи. Двадцать пять лет спустя после получения моей молитвы резолюция воспоследовала, и молния ударила в тот самый пороховой склад, коего прежний начальник был злейшим врагом синьора Витторио. Весь город остался без стекол, а половина — без крыш.

Через несколько месяцев после того, как профессору отказали от места в венецианском Арсенале, без благодарности и должного вознаграждения за сделанные им многочисленные улучшения в пороховом деле, он почел за лучшее прекратить споры со своими гонителями и принять приглашение на французскую службу. Юридически я не имел никакого права его сопровождать, находясь под опекой родственников и будучи обязан повиноваться им до совершеннолетия. Однако я рассудил, что тетушка, столь часто попрекающая племянника куском, окажется только рада освобождению от нахлебника, и умолил учителя взять меня с собой. Пробираться на судно, долженствующее отвезти нас в Марсель, мне все равно пришлось тайком, попрощавшись только с одним надежным Никколо.

Нам предстояло обогнуть весь итальянский полуостров и проплыть полторы тысячи римских миль, хотя по суше этот путь вчетверо короче. Дело в том, что профессор ни за что не согласился бы расстаться со своими книгами и научными коллекциями, везти которые через Альпы в повозках или вьюках получалось непомерно дорого. Морское путешествие выходило намного дешевле, но и так пришлось продать менее ценную часть ученого имущества, чтобы оплатить перевозку более ценной. Прежде мне случалось сопровождать наставника в поездках, но не дальше Местре или Падуи, и я (возможно, кроме младенчества) ни разу не видел моря за пределами венецианской лагуны. Предстоящие морские опасности волновали, но не пугали: в столь легкомысленном возрасте людям свойственно почитать себя бессмертными, даже мечталось встретить турок или берберийских пиратов, чтобы испробовать отличный стилет, раздобытый мной для такого случая.

Мечты имеют неприятное свойство сбываться некстати: на четвертый или пятый день путешествия встречное судно сообщило, что триполитанские шебеки разбойничают возле самого Брундизия, где магометане в виду города захватили купеческий корабль и безнаказанно ушли с добычей. Наш капитан наотрез отказался плыть хищникам в пасть и решительно повернул в ближайший порт, где стал на якорь в ожидании лучших сведений. Когда все разумные сроки прошли, а опасность только увеличилась, он предложил нам на выбор возвратиться или выгрузиться здесь, в Бари. Мы предпочли родину св. Николая, откуда поперек полуострова перебрались в Неаполь (повозки все-таки пришлось нанимать) и дальше на маленьком каботажном суденышке от порта к порту долго добирались до Франции. Впрочем, по времени мы почти ничего не потеряли, так как высадились в рыбацкой деревушке, счастливо проскочили мимо пограничных кордонов и избежали сорокадневного карантина, обязательного для дальних путешественников по причине очередного морового поветрия. Французские реки и каналы гораздо удобнее итальянских горных дорог, особенно если путешествуешь с грузом, и я с удовольствием наблюдал с баржи, влекомой упряжкой мулов вверх по Роне, страну военной славы великого Цезаря. Мне было решительно все равно, жить в области венетов или в Трансальпинской Галлии — провинциях великой империи, лишь по историческому недоразумению разделенных. Вот только благородную латынь потомки галлов исковеркали еще хуже, чем венецианцы. Утешало лишь то, что с распространением учености неискаженный язык древних римлян становился общим достоянием образованных людей, и я льстил себя надеждой, что французы, итальянцы, испанцы и португальцы вспомнят когда-нибудь свое происхождение от римских граждан и соединятся в одном могучем государстве, которое потом отвоюет и восточную часть империи. Франция казалась наиболее подходящим ядром новой державы, а Рим все равно не годился в столицы, пока там сидел папа и оставалось непонятно, как его оттуда выкурить. А еще надо было что-то делать с уродливым государством германских варваров — самозванцев, похитивших римское имя. И, конечно, каждому невежде известно, что восточная граница Галлии — это Рейн…