Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 03 Страница 9

Однако одна деталь Юру зацепила. Встретилась там странная фразка: «они радуются, потому что впервые доказали, что гравитация распространяется быстрее света».

К естественным наукам Юра до сих пор никакой склонности не имел, но все же помнил, что быстрей света ничего в природе нет и быть не может. Он не знал, откуда это помнит — то ли из нудного малопонятного школьного курса физики, то ли слышал по телику, когда там типа про летучие тарелки фашистов в Антарктиде рассказывали да про надпространственные порталы над полюсами… Ну, неважно. Какая разница. Помнилось. Чего же, неправильно помнилось, что ли? Или это Стругацкие лажанулись? Или в их время наука и впрямь так полагала? Или это они просто подпустили фантастики?

Почему-то Юре стало любопытно. Наверное, так отреагировала психика на вынужденное расстегивание порток перед камерами; организму приспичило чего-то совершенно из иных сфер. Юра закрыл файл с повестью и вошел в сеть.

На сей раз поиски заняли больше времени, потому что он не знал, как толком ставить такие вопросы. На «гравитацию» гугл столько насыпал на него ахинеи, что он только застонал и без колебаний грохнул результаты поиска — голова-то не казенная. Но в конце концов он набрел на текст вроде бы связный и доступно написанный, во всяком случае, так было обещано; попробовал читать, но едва увлекся — уперся в таблицу, где ему зачем-то сообщали про какие-то мюоны, глюоны (от слова «глюки», что ли?), тау-нейтрины и, уж совсем как издевательство, еще и, блин, бозоны, причем с одной стороны слабые, а с другой, видите ли — калибровочные. Прямо знаменитость какая-то, имя-отчество-фамилия: слабый калибровочный бозон, ни больше, ни меньше.

Ржунимагу.

И вдобавок, понимаете ли, у бозонов этих масса 86,97 (хрен знает, чего 86,97), у мюона — 0,11, а у тау-нейтрино — 0,033. Видимо, автор полагал, что без подобной хрени попросту растолковать, быстрее гравитация света или не быстрее, никак нельзя.

Юра смотрел на привидевшийся отстой, как баран на новые ворота. Как бизон на бозон. Да, мозг и впрямь уже начал привычно выворачивать прочитанное в хохму; так он всегда — с той уже довольно давней поры, как ушло детство — приучился поступать со всем, что не удается понять сразу, со всем, что выходит за пределы обыденности и потребовало бы для осмысления какого-то незапланированного, внеочередного усилия. На кой усилия, когда, наоборот, все можно ввести, как иногда выражаются по телику, в культурный контекст? Например: какая разница между бозоном и бизоном? Бизон сильный, а бозон — слабый…

Но эти названия, эти ритмичные гулкие заклинания на птичьем языке были слишком загадочны и потому слишком заманчивы. Не то что «маромойка» или «харить». Они звучали как колдовская ворожба. Как первые слова торжественной молитвы каких-нибудь атлантов. А то, молитву при тебе поют или тебя матюгают, можно понять всегда — даже не зная языка. Что-то будоражило тут, намекало на высь небес, в которых живет бог и творит себе чего-то, творит… И даже цифры при заклинаниях, как ни крути, торкали круче, чем, скажем, цифры на ценниках дорогого пива.

Потому что за этими шаманскими цифрами ощущался громадный неведомый простор. Словно Юра шел-шел с пакетом мусора привычной дорогой от дома до помойки, и вдруг, сам того не ожидая, вышел на край высоченного обрыва — а внизу, до самого горизонта, никто не знает, насколько далекого, безмерно далекого, жила своей непонятной жизнью огромная неизвестная страна, по-настоящему свободная, абсолютно не зависимая от нашего гонора и нашей глупости, пусть и застланная туманом, из которого, лишь чуть угадываясь, темными пятнами выдавались измеренные таинственными цифрами вершины то ли холмов, то ли дворцов, то ли вулканов…

А за пивом, возьми ты его хоть по атомным, хоть даже по каким-нибудь бозонным ценам — не было ничего, кроме переполненного мочевого пузыря и сдобренных дежурными прибаутками поисков подворотни, где поссать.

В общем, Юра подумал-подумал да и пошел сварить себе крепкого кофе. И сварил. И стал читать дальше. И читал, что называется, до потери пульса, со скрежетом в голове, потея, точно дрова рубил и землю копал, а не пробегал, неподвижно сидя, глазами строчку за строчкой, то и дело возвращаясь на абзац, на два назад и пытаясь все-таки хоть что-то да уразуметь. Потому что оказалось интересно. И отлип от экрана, лишь удовлетворенно докарабкавшись до фразы, которая наконец-то все расставила по местам: «Эйнштейн сумел рассчитать скорость, с которой распространяется возмущение структуры Вселенной, то есть гравитация. Оказалось, что она в точности равна скорости света».

Юра, идиотски хихикая, выключил железяку, и только тут сообразил, что уже пятый час утра, а он забыл и про ужин, и даже про сон.

Блин.

Точь-в-точь ученый энтузиаст с Эйномии.

Когда в его измученную голову заскочило это сравнение, Юра опять захихикал от странного удовольствия. Чувствовать себя похожим на тех придурков почему-то оказалось очень приятно.

СЦЕНА 11. ИНТ. СЪЕМОЧНЫЙ ПАВИЛЬОН. УТРО

— Если кто еще не понял, какое важное дело мы делаем, — сказал, заканчивая инструктаж, демиург, — повторяю в сотый раз простыми словами. Мы живем в эпоху, когда любой недоросль с жестянкой пива в немытой пятерне умнее, чем все эти Окуджавы в пыльных шлемах, Сахаровы с их размышлениями о мире и прогрессе и прочие высоколобые мечтатели былых времен. По одной-единственной причине: теперь твердо известна цена всем красивым сказочкам. Разрушать иллюзии, показывать, какую мерзость маскирует любая из них, — это главная задача искусства. Чтобы больше никто и никогда не смог снова оболванить людей. Новыми ли сказками, старыми ли в новой упаковке, все равно. Задача искусства — помогать людям всегда оставаться такими же умными, какими они сейчас стали. Вот так, не больше и не меньше. Теперь конкретно. Известно, что Марс в течение многих десятилетий был и в мировой, и особенно в советской фантастике местом реализации всяческих утопий. Наши фантасты там вообще все время коммунизм строили. Одно слово — Красная Звезда! Вот мы там и покажем реальный коммунизм. Мы-то теперь точно знаем, что бы произошло, если б Советский Союз и впрямь ухитрился выйти в космос. Что такое дальняя база при СССР? Это лагерь! Марслаг, Лунлаг… Так и надо играть. Не впрямую, конечно, а на нюансах, на психологии, но — именно это. Скованность, оглядка, постоянный страх… Вертухаи, вольняшки и ссыльные интеллигенты на поселении. Марсом владеют так называемые пиявки, чудовищные, безжалостные, готовые напасть в любой момент. Конечно, это символическое обозначение черных воронков. Они всевластны и боятся лишь одного — тиканья часов. Потому что любые часы, любые — отмеряют время до краха тоталитаризма, показывают, как недолог его исторический срок. На этой ключевой метафоре будет построен весь марсианский блок. Уяснили? И последнее. Вы все очень мало материтесь, господа. Непозволительно мало. А мы снимаем не то, как кому-то хочется, а как НА САМОМ ДЕЛЕ. Снимаем ПРАВДУ, а не красивые сказочки… Правду!