Клиффорд Саймак - «Если», 1994 № 07 Страница 9

Любая власть, как известно, не дается без борьбы, и история науки изобилует временами и эпизодами поистине драматическими. Есть у науки свои мученики и герои. Но сегодня мы вправе задаваться вопросом: не напрасны ли жертвы? Справедливость и этой власти, как всех прочих, поставлена под сомнение. Дав человечеству блага многочисленные, наука создала и изощренные средства массового уничтожения; преобразующая природу деятельность привела к экологическому кризису; под угрозой экология самого человека. «Шум техники» стал всепроникающим и порою заглушает нам «шум истории» (последнее — парафраз тезиса философа Г. Померанца).

Кстати, об истории и героях, каждый школьник знает (знал, по крайней мере, в моем поколении школьников послевоенных) знаменитую фразу Галилея: «А все-таки она вертится». Учебники той поры симпатизировали Галилею и очень сурово осуждали инквизицию. Ученого заставили стать на колени, положить руку на Библию, отречься от разделяемой им научной идеи. Гали-лей стал на колени, отрекся… Судьба Джордано Бруно, уже сожженного на костре за верность той же коперниковской концепции Вселенной, ученому была известна.

Драматург Бертольт Брехт под впечатлением от взрыва атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки несколько меняет редакцию своей пьесы «Галилео Галилей», вкладывая в уста героя такие слова: «Я предал свое призвание». В ремарках к новому варианту пьесы Брехт пишет о «грехопадении естествознания», начатого отречением Галилея. В конце концов не потомки ли его создали в XX веке атомную бомбу?

В современном науковедении существует точка зрения о главенствующей роли науки среди других форм культуры, ее совершенно особом месте в цивилизации. Это обусловлено универсальностью самого способа мышления и метода науки, ценностью технических достижений, которые он дает. Фетишизация науки свойственна сторонникам сциентистского либерализма (от лат. scientia — знание, наука), характерного для демократических, «открытых» обществ. Здесь видят в науке силу, способную оптимизировать все сферы бытия, включая экономику, политику, национальные отношения, социальную сферу.

Под влиянием негативных последствий научно-технической революции в последние десятилетия получил развитие и либерализм антисциентистского толка, отвергающий монополизм науки в культуре и обществе. Более того, сторонники этого направления усматривают в ней угрозу демократии, настаивая на признании различных паранаучных концепций, мифологии, религии, магии и т. д. Подобные настроения усилились, когда наука показала готовность служить любым целям и быть «партийной». Начавшиеся сразу после второй мировой войны гонка вооружений и «холодная» война заострили ситуацию. Огромные интеллектуальные ресурсы во многих странах были брошены на реализацию военных проектов. Наука подчинилась государственному влиянию и контролю, оказалась тесно спаянной с политикой и решала спускаемые сверху задачи.

Особенно трудным оказалось ее положение в странах с тоталитарными режимами. Здесь, с одной стороны, нередко глумились над подлинным знанием, ставя во главу угла идеологический принцип. С другой стороны, науку нещадно эксплуатировали в достижении целей политических. Есть большая литература о судьбе целых научных направлений, школ, отдельных ученых, уничтоженных в нашей стране, поскольку они не вписывались в предлагаемые идеологией и связанными с нею ведомствами схемы. К сожалению, тенденция эта живуча до сих пор. Сохраняется и власть идеологических табу прошлых лет. Об этом свидетельствует освещаемое широко в печати «дело» химика Вила Мирзаянова.

По мнению некоторых ученых, наш мир приобрел постчеловеческое измерение. Иными словами, человеку на земле становится неуютно и плохо. И дело не только в дискомфорте психологическом. Существенные свидетельства неблагополучия имеет медицина. Знает она, например, что дети стали болеть больше стариков, что весьма «помолодели» многие болезни, что каждый год требуется все больше кроватей для детских онкологических отделений. Философская антропология готова сделать вывод неутешительный: человек болен субстанционально, как родовое существо. Более того, как определенная форма жизни он гибнет. Антропологические константы, определяющие человека как Homo sapiens, в известных пределах лабильны, но они не могут быть изменены. Резко изменив среду обитания человека, мы как бы «перепишем самих себя». Расчеты на переход в некую иную телесность — в плазмоиды, пучки света, энергии — это из области литературы. Пока большинство людей находится как бы в третьем состоянии: не больны, но и не здоровы. Норма — редкое исключение из правила. Что же дальше?

Философской антропологии пристало задаваться вопросами: а что делать тем, кто должен здоровье людей непосредственно оберегать? Медицина продолжает действовать, соревнуясь с противоестественным образом жизни, который ведут люди, пытаясь свести на нет воздействие многочисленных неблагоприятных факторов. Порою лечение начинается вообще до рождения, когда младенец пребывает в материнской утробе. Лекарства, витамины, стимуляторы. Потом, родившись, ребенок будет получать их непосредственно. Есть уже в номенклатуре заболеваний «лекарственная болезнь». Чем такую лечить? Другими лекарствами.

Технократические тенденции в медицине имеют обратную сторону. Да, весьма заманчиво вторгаться в человеческий организм с диагностическими или лечебными целями, видеть на мониторах работу органов, но, став технологической, медицина сама способна превратиться в угрожающий человеку фактор. Уже давно начаты игры с иммунной системой: подавление ее мощными химиопрепаратами входит в схемы терапии ряда болезней, обязательно при пересадках органов. А что такое иммунитет? Механизм защиты вида, выработанный в процессе эволюции. Можно строить предположения, к чему приведет потеря такой защиты.

Чтобы несколько сгладить впечатление от явных поражений, медицина начинает увлекать человека невиданными манипуляциями. Хотите изменить рост, цвет кожи, хотите из мужчины превратиться в женщину? Такое сегодня возможно. Технологически и концептуально сегодня медицина в развитых странах готова к вторжению в организм человека на клеточном, молекулярном, генном уровнях. Отдаленные результаты таких вмешательств пока трудно предсказуемы; взять на себя гуманитарную экспертизу всего, чему человек подвергается, пытается биоэтика. Центры биоэтики созданы в США, ряде стран Европы, начинается это движение и у нас. Однако уже многие пагубные для человека тенденции трудно остановимы.

Что же делать? Клиффорд Саймак явно искал ответ на подобный вопрос. Его гугли сознательно отказываются от достигнутого прогресса, вновь и вновь возвращая себя в прошлую дикость. Писатель, однако, подчеркивает: для этого требуются известное мужество и духовная мощь.