Джон Бойд - Опылители Эдема Страница 9

— Если ты вздумал насмехаться над признанным Государственным Героем, по крайней мере следи за своим языком, мальчишка!

— Хорошо, я беру назад все именительные эпитеты. Но посмотри в глаза фактам, папа. На этой лучшей из всех планете с лучшей из всех возможных общественной формацией нам некуда идти, кроме движения внутрь, и любое возрождение духа будет просто взрывом, направленным вовнутрь, да еще произведенным под юрисдикцией Департамента Психологии.

Халдейн III бросился в бой, позабыв о шахматной партии:

— Говорю тебе, несостоявшийся грамматик, если бы Департамент Психологии хоть что-нибудь разрабатывал, внедрение шло бы через Департамент Математики. О холоде на Тартаре Фэрвезер узнал не из теологии, но он обратился к Церкви и создал поистине непогрешимого Папу, который положил конец сладкоречивым буллам и выжиданиям у святейшего подножья.

— Хорошо, давай возьмем Фэрвезера, — пошел в контратаку Халдейн. — Он дал нам звездолеты, и что же произошло? Несколько кораблей, потерянных в первых разведывательных полетах, а может быть, специально задержанных в пути, несколько экипажей, возвратившихся с космическим умопомешательством, и триумвират прекращает разведывательные полеты. Мы закрыты по метеоусловиям Соцами и запуганы Психами! Где сегодня эти корабли? Осталось два с их командами-скелетами, и оба — звездолеты Тартара. Мы дотянулись до звезд-конфеток, но не набрались мужества развернуть их обертки. Ну, так какой же вклад может сделать математик?

Сраженный искренной горячностью сына, Халдейн III снизил тон до ворчливого сарказма:

— Если бы половину времени, которое уделяешь этим пристанищам искусств, ты проводил в лаборатории, то смог бы внести какой-нибудь вклад, и не такой, как эта глупая теория осаждения, которую никогда не примут.

Халдейн кротко спросил:

— Папа, в твоем послужном списке значится какой-нибудь вклад, который ты внес, не достигнув двадцатилетнего возраста?

— Сосунок, — ответил он, отцовское чувство гордости охладило его гнев. — В математике я забыл больше, чем тебе осталось узнать. Твой ход.

Халдейн взглянул на часы. Времени оставалось мало. Пора было собираться на камерный концерт, поэтому он разделался с фигурами отца в несколько ходов.

— Хочешь сыграть еще? — спросил Халдейн III. — Мы могли бы заключить маленькое пари в придачу.

Их пари в придачу — это выпивка, которую готовит и подает проигравший.

— Ничего не поделаешь, папа. Я шахматист, а не садист. Но я приготовлю тебе стаканчик.

Это было больше, чем предложение выпить, это было предложение мира, и отец его принял.

Пока Халдейн готовил напитки, отец, складывавший шахматные фигуры, сказал:

— Кстати, о Фэрвезере I, в следующую субботу в Гражданской Аудитории выступление Грейстона с лекцией об эффекте Фэрвезера. Хочешь пойти со мной?

— Звучит заманчиво, — сказал Халдейн, выжимая лайм.

Это в самом деле заманчиво. Грейстон — глава Департамента Математики — имеет репутацию одного из немногих математиков, понимающих Принцип Одновременности, на котором действовали звездолеты. Кроме того, он — гений популяризации научных идей.

— Возможно, я пойду с тобой.

— Между нами, вчера я звонил в Вашингтон и говорил с Грейстоном. Он полагает, что сможет уговорить приехать вместе с ним навигатора-дублера «Стикса» или «Харона».

Халдейн поставил выпивку на столик перед отцом и сказал:

— Если он сможет уговорить одного из этих угрюмых уродов, это будет чудо, иначе не скажешь.

— Грейстон сможет, если это вообще кому-либо по силам.

Несмотря на свое расхожее замечание о космонавтах, Халдейн питал тайный интерес к их породе. Те, что остались в живых из первоначальных экипажей, которыми комплектовались космические разведывательные ракеты более сотни лет назад, были упрямейшими из упрямых.

По телевизору он часто наблюдал за их прибытием на тюремных кораблях Тартара; угрюмые, неразговорчивые, за столетие по земному времени они состарились только на несколько месяцев, и поэтому больше чем кому бы то ни было на Земле им подходило определение «бессмертные». Широкоплечие, грузные, сбитые более крепко, чем их потомки, они, как казалось Халдейну, были привязаны к Земле сильнее пуповиной кабеля питания корабля, чем собственными чувствами.

— Я с удовольствием пойду на лекцию, — сказал Халдейн, — если не появится что-нибудь более важное.

— Что может быть важнее лекции Грейстона по Фэрвезеру I?

— Папа, послушай. — Халдейн тронул отца за плечо. — Если ты хочешь, чтобы я пошел с тобой в качестве толмача, так и говори. Но должен сказать тебе, что понимание Фэрвезера в меньшей степени лежит в области знаний, чем в области интуиции.

— Он берется меня учить, знаток!

В этот вечер Халдейн отправлялся на концерт без большой надежды на встречу с Хиликс, и не встретил ее. С очередного скопища любителей примитивных удовольствий он отправился в кафе, которое часто посещали поэты, в «Таверну Русалок».

Перед входом уже собралось несколько студентов «А-7», и он вошел вместе с ними. Пальто скрывало его куртку, и в тусклом сиянии настольных ламп они приняли его за своего. Один заговорил о Браунинге, и Халдейн заворожил их, прочитав наизусть длинную выдержку из «Кольца и книги».

Жестикуляцией, сопровождавшей их речь, поворотами всем туловищем в сторону говорящего, резкими движениями всем телом вперед в знак согласия и в стороны в случае возражения они напоминали ему шустрых серебристых мокриц, суетящихся в сыром темном углу. Однако восторг, который вызывала у них какая-нибудь памятная фраза, произносимая им на языке времен автора стихов, действовала на него точно так же, как восторг Хиликс, когда они сидели с ней в Пойнт-Сю.

Его маскировка раскрылась, когда один из них спросил его мнение о самом последнем переводе Марии Рильке.

Он ответил с напевно-игривой интонацией в голосе:

— Я обожаю ее на немецком языке, Мария на английском — просто вздор!

Спрашивавший повернулся к одному из компаньонов:

— Филип, ты слышал, что он говорит? Он ее обожает на немецком.

— Парень, ты кто? Уж не полицейский ли голубок?

— Наверное, он какой-нибудь Соц, посвятивший себя проблемам крестьянства.

Халдейн оставил игривость тона:

— Просто смешно, братец бард, что вы называете меня социологом!

— Выкатывайся отсюда, парень, пока мы сами тебя не выкатили.

Он мог бы справиться с любыми тремя из них, но их было пятеро. Он выкатился. На данном этапе ему не хотелось нарываться на выговор декана.