Александр Борисов - Там, где упал Страница 9

Ну вот, пожалуй и все. Если что-то забыл, – только по мелочам: Радиотрансляционная установка, система служебной и громкой связи, УКВ радиостанция, антенны, аккумуляторы, шлюпочные радиостанции… (Ну, это на случай, когда уже всем "кильдык")…

Но муторнее всего – бумажная волокита. Для каждой "железки с начинкой" имеется свой формуляр. Ресурсы моточасов, отказы и неисправности, профилактика и регламентные работы. – Все это должно быть отражено. А как же иначе списывать спирт, выпитый Селиверстовичем? Отчетность у нас – превыше всего. Чем больше бумаги – тем чище заднее место.

На все про все у радиста – шестнадцать часов в сутки, включая отдых и сон. Почему не двадцать четыре? – Да все потому, что деньги, которые мы получаем, – от пойманной рыбы. Улов делится на паи. У матроса первого класса ровно 1 пай, у капитана – 2, у стармеха – 1,9, у радиста – 1,47. (За обработку электрорадионавигатора кидают еще две десятки, итого – 1,67). Поймали, допустим, тонну трески. – Это матросу бутылочка водки "по старому". – Три рубля, шестьдесят две копейки на пай. Капитану, естественно, вдвое больше. Поймали тонн двадцать? Значит, "рогатый" кладет в свой карман семьдесят два рубля и сорок копеек.

Если реально, то за каждые сутки, каждый из нас "загребает" побольше, чем школьный учитель за месяц работы. Вот почему, когда рыба идет, все принимают участие в ее обработке. – Две подвахты по четыре часа. У радиста ночная подвахта с четырех до восьми утра, а дневная, – с шестнадцати до двадцати.

Но этого мало, – просто выйти на палубу. Нужно еще и что-то уметь. А по мне, – нужно работать так, чтоб ни одна падла глаза не посмела колоть! Лучше уж быть "матросом с дипломом", чем "гребаным пассажиром"…

Я покинул собрание в новой должности, с разрешения общества. – Поджимали дела, приближался контрольный срок. С запыленной "Доски почета" ухмылялся Леха Рожков. Был он в новеньком черном костюме, и белой рубашке с галстуком. На лацкане пиджака – знак "Ударник коммунистического труда".

Он же пришел ко мне и после собрания:

– Ты пойдешь на обед?

– Не знаю.

– Если съешь и первое и второе, я налью тебе полный стакан спирта.

Над таким предложением стоило поразмыслить.

– А можно перед обедом? – спросил я на всякий случай.

– Нет, только после! Так сказал капитан.

– Чистый, не разведенный?

– Обижаешь! Дерьма не держим!

– Годится!

– Тогда пошли!

Я сидел за столом, бледный и мокрый. Пот потоками лил по щекам, стекал по спине. Казалось, что этот проклятый суп будет вечно плескаться в моей "неразменной" миске. Пару раз порывался уйти, но мысли о полном стакане спирта, и о том, что пройдена уже половина дистанции, придавали упрямства. Желудок протестовал, отзывался болезненной тяжестью. Время от времени я поднимал глаза, чтобы скрыть скупую слезу. Этот проклятый обед длился сорок минут, а мне показалось – вечность.

– Все? – пробубнил я, еле шевеля языком.

– Нет! Ты котлетку прожуй. Вот так! А теперь проглоти! А то – знаю тебя – в ближайшую урну выплюнешь!

– Сволочь ты, Леха! – сказал я ему, придя за "наградой". – Неужели не видишь, что мне уже не до пьянства? Отойти бы!

– А что тебе для этого нужно?

Вопрос прозвучал. Было видно, что "дед" его задает не из праздного любопытства.

– Что нужно? – задумался я. – Стакан-полтора на ночь, чтоб уснуть и спокойно выспаться, а завтра с утра – в баньку!

Теперь задумался Леха:

– Ладно. Скажу капитану…

Я ушел от него с полной бутылкой спирта, но пить пока больше не стал. – Общее дело превыше всего.

Усилитель приемника "Палтуса" – это семь идентичных каскадов на лампах "6Ж1П". Я припер их полную шапку, и довольно невежливо потеснил Витьку у самописца:

– Отойдите от гробика!

Капитан молча посторонился, но не ушел, и с искренним интересом следил за моими манипуляциями.

Я убавил сигнал до самого минимума, чтобы перо, проходя по бумаге, рисовало на месте грунта светло-серую, невнятную линию, и начал менять лампы на первом каскаде. Уже на втором десятке одна из них "выстрелила" полноценною черною полосой. Я снова убавил сигнал, и продолжил замену. Еще один экземпляр показал себя лучше других… Лампу – "лидер" я откладывал в нагрудный карман, остальные бросал в общую кучу. Не факт, что они никуда не годятся. Лампы – как люди. У каждой – свой, внутренний стержень, свои "заморочки". Любая из них, на каком-то другом этапе, может вдруг оказаться на голову выше других…

Честно скажу, я люблю свои "железяки". Приступаю к ним с лаской и добрым словом: "Что, дядька, опять заболел? Потерпи, сейчас помогу!" Интересные они, эти "бездушные" существа. Взять, к примеру, два равноценных "Саргана". При стандартной "начинке" и абсолютной похожести, – у каждого свой норов. Откуда? Не от тех ли людей, что дают им жизнь на конвейере? Если прибор искалечен, если он паяный-перепаяный, жди в ответ стопроцентной подлянки. Вот и приходится холить его и лелеять, в надежде на то, что когда-то и он отзовется к тебе добром. Наверно и мы, радисты и навигаторы, тоже оставили в них частичку себя.

Долгая все-таки песня – настройка приемника. Пока каждая лампа прогреется, войдет в оптимальный режим, проходит секунд пятьдесят. Я убил на него целых четыре часа, пропустил циркулярный срок, но зато этот "Палтус" был теперь лучше японского. В толще моря кипела жизнь.

Стая трески похожа на запятую, которую пишет правша левой рукой. У пикши, хоть она и семейства тресковых, совершенно иные повадки. И рисунок совсем другой, – в виде маленькой, детской панамы со скошенным левым ухом. Если стая четко очерчена, – значит она мигрирует. Если "хвост" запятой прорисован пунктиром, или легкою рябью, – рыба скоро ляжет на дно. Витька знает эти приметы не хуже меня. Просто он давно их не видел.

– Какой здесь характер грунта? – спросил я у него.

– Песок и обломки скал.

– А если уйти правее?

– Глинозем и мелкий ракушечник.

– Может, рискнем?

– Ты думаешь, будет рыба?

Витька настроен скептически. Я это сразу понял, и не стал ни на чем настаивать:

– Ха, рыба! Кому и три тонны – рыба…

– Ну, наглец! – изумился Брянский. – Ты что, на десять настроился?!

Я ничего не ответил. Я просто ушел, тихо прикрыв за собой железную дверь. "Мавр" свое дело сделал. – В душе капитана теперь поселилось сомнение. И если чуть-чуть подождать, оно обязательно пустит ростки.

Мы ставили первый трал уже через час. Старший майор суетился с линейкой, следил, чтобы не было перекоса, а Игорь стоял на лебедке, и тщательно вымерял ваера.

– Завтра баня! – просветил я его.

– Это дело! Порадую мужиков! – Он сделал обратный реверс. – Сам-то как, отошел?