Далия Трускиновская - Деревянная грамота Страница 9

- Никакое стекло тебе такого блеска не даст, как слюда, - отвечал Тимофей. - Иной кусочек, как поглядишь, радугой играет, неяркой такой, легонькой. И нежность есть в слюде...

Данила даже голову набок склонил и рот приоткрыл, услышав от Озорного вовсе неожиданное слово про нежность. А тот, сочтя, что высказал все необходимое, опять занялся слюдой, бережно перекладывая кусочки толстыми, темными, с обгрызенными ногтями, пальцами. Эти пальцы могли так зажать конские ноздри, что здоровый жеребец, от резкой боли теряя сознание, валился к ногам конюха. Они без особой натуги выправляли погнувшееся кольцо сбруи. И они же, поди ты...

- Ничего более не скажешь? - как бы напомнил Желвак.

- А чего тут говорить? К вечеру прошу откушать, чем Бог послал! с неожиданной учтивостью предложил Озорной и объяснил удивившемуся было Даниле. - Именины у меня. Апостол Тимофей сегодня.

- А ты не в честь Тимофея ли Сицилийского крещен? - почему-то забеспокоился Богдаш.

- А коли бы и так? Не к добру это?

- Меж ними два дня разницы всего. А святого своего праздновать нужно, строго сказал Богдаш. - Тебе-то хорошо, у тебя святой правильный...

- Да будет тебе причитать, - одернул подкидыша Тимофей.

Желвак потому и звался Богданом, что это имя давали парнишкам от неведомых родителей, выкормленным в богадельнях и отданным на воспитание приемным отцу-матери. И места были в Китай-городе для такого богоугодного дела - три крестца, Варварский, Никольский и Ильинский, где накануне Семика бездетная чета могла выбрать себе из стайки младенцев подходящее чадо.

- Так коли у тебя именины... - начал было Данила радостно, и тут Богдан несильно дернул его за рукав шубы, он и заткнулся.

- Пойдем, не станем мешать, - велел Желвак. - Тимофей к пятнице сделать подрядился, а я ему только сейчас весь приклад для переплета принес.

Они вышли на морозец. Данила вдохнул полной грудью - все же в избушке было и тесновато, и душновато, да еще Семейка что-то мастерил из кожи, так что кислятиной хорошо подванивало.

- Ходить-то можешь, убогий? - грубовато осведомился Богдаш.

- Да кое-как волокусь, - не проявляя к самому себе ни малейшей жалости, отвечал Данила. За жалость Богдаш бы уж наверняка сказал что-нибудь этакое...

- До торга дойти?

Данила сообразил - следовало купить в подарок имениннику хотя бы большой калач. Тащиться через весь Кремль ему совершенно не хотелось, но выглядеть в глазах Желвака (когда были прищурены - прямо ледяной стынью от них тянуло, так казались светлы и беспощадны) неженкой и болезным дитятком Данила не смел.

- Дойду, чего уж там!

Они пошли мимо государева дворца, меж Благовещенской церковью и колокольней Ивана Великого, вышли к Спасским воротам и оказались на Красной площади, как раз напротив Лобного места. Сейчас, когда никакой торговой казни там не вершилось, вовсю гудел обычный для этого времени дня торг.

Богдаш шел впереди, прокладывая путь, и с высоты своего немалого роста оглядывал ряды. Горд был - не подступись, девичьих взглядов и замечать не желал. Когда бойкая, совсем еще юная женка, оказавшись рядом, как бы ненароком ему на ногу наступила, назвал дурой - негромко, да с превеликим презрением. Данила шел следом, дивясь - да что тому Желваку за вожжа под хвост попала? Вроде иногда и рассказывал он, что нашел-де себе чистую бабу, вдову, у таких-то бояр служит, а поглядеть - так он, дай ему волю, всех баб, как тараканов, бы потравил...

- Челом вашим милостям! - и приветствовавший конюхов мужик, невзирая на тесноту, поклонился в пояс.

- И тебе! - отвечал Богдаш. - А кто таков - прости, не признаю.

- Да Третьяк я!

Данила разулыбался - сам не думал, что так обрадуется скомороху. Даже вышел из-за Желваковой спины, протянув руки. Обнялись, да так крепко Третьяк крякнул.

- Ну, заматерел ты, совсем медведище!

- Силушка по жилушкам, - неожиданно во всю дурь треснув Данилу по плечу, подтвердил Богдаш. - С конями управляется - любо-дорого поглядеть! Они при нем тише воды, ниже травы!

И вот всегда ведь он так - начинал было издевку, да и замолкал, а ты гадай, мучаясь, - подымет на смех или не подымет?

- Его дело молодое, - согласился Третьяк. - Ничего, и усы еще наживет! И девки за ним стадами ходить будут.

Тут Данила окаменел.

Настасья!

Коли Третьяк на Москву приплелся - стало быть, к Масленице, представления устраивать и денежки зарабатывать. И не один ведь! Не иначе, вся ватага где-то сейчас поблизости... и Настасья! .. Ведь это не его, а ее ватага! .. Она их всех привела! ..

Нельзя сказать, что парень так уж часто вспоминал Настасью. И без нее забот хватало. Удовлетворив свое любопытство по части женского пола, он как-то сразу успокоился, словно бы пометил в длинном списке неотложных дел: выполнено. То чувство, внезапное и кратковременное, что кинуло его к Федосьице, растаяло льдинкой в кипятке. Федосьица была зазорная девка, доступная каждому, кто уговорится жить с ней, кормить-поить, прикупит одежек. Дед Акишев, глядя, как парень, еще недавно числившийся в сопливых придурках, все больше делается похож на мужика, вполне определенно обещал следующей осенью женить. И вот, пребывая между Федосьицей и обещанной невестой, Данила был спокоен... был бы спокоен, кабы не...

Ну да, она, ведьма, налетчица, сумасбродная, как все девки с Неглинки вместе взятые, дерзкая, отчаянная и в смехе, и в горести...

Как-то она приснилась. Наутро, вспомнив сон, Данила густо покраснел. Долго думал - нужно ли о таких видениях докладывать попу на исповеди... Решил не смущать попа.

- Толку с тех девок! .. - буркнул Богдаш. - А что, как ватага? Филатка? Лучка?

Про Настасью не спросил - словно ее и на свете не было! Словно и не ее спасал в ночном лесу от налетчиков Гвоздя...

- Собрали мы к Масленице ватагу, - отвечал Третьяк. - Даже с Томилой помирились. Да только сдается, что напрасно. Вы его тут часом не встречали?

- Где, на Москве? - пока Богдаш собирался спросить, что еще за Томила, выпалил Данила. - Так Москва велика, а мы-то все больше в Кремле, на конюшнях.

А сам подумал, что неплохо бы заманить того Томилу именно к конюшням и кликнуть Тимофея с Желваком.

Данила прекрасно помнил, как скоморох пытался оскорбить Семейку, как нарочно напился в "Ленивке", чтобы не сопровождать в опасном деле Настасью. И если бы конюхи легонько поучили его уму-разуму - ему бы это лишь на пользу пошло.

- Да ведь у самого Кремля-то я его, дурака, и потерял. Шли вместе, я отвернулся, знакомцу поклонился, а он и пропал! - пожаловался Третьяк. У нас на него вся надежда была, он же голосистый! Прибаутки все знает, потешки, поет, пляшет. Не иначе - бойцы сманили! Им ведь тоже скоморох нужен, накрачей - в накры бить. И ведь уж совсем срядились, и слово дал, что с другой ватагой не пойдет...