Дмитрий Гаврилов - Эликсир памяти, или Последние из Арконы Страница 9

— Сумасшедший! — оторопел я.

— Конечно, вы можете выставить меня за дверь под каким-нибудь уважительным предлогом. Мои слова походят на бред сумасшедшего, и не стоило бы вот так, сразу, посвящать вас в эту междоусобицу. Но за средой всегда следует проклятый четверг, и времени у нас у всех — три дня.

— Знаете. Тут скоро одна встреча. Я тороплюсь. Все, что вы рассказали, было очень интересно, но… Сами понимаете…. В случае чего, где мне вас найти?

— В среду после пяти у подножия Лысой горы, — глаза маньяка просверлили насквозь мой лоб.

Накинув плащ, Инегельд шагнул к выходу, я поспешил проводить нового знакомого. На пороге он неожиданно замер. Обернулся. Усмешка тронула его губы.

— А впрочем, ладно…

Затем Инегельд ушел. Я облегченно вздохнул и запер дверь кроме замков еще и на засов. Взгляд мой упал на толстый ореховый посох, второпях забытый гостем в углу коридора: «Не предлог ли это вернуться? Открывать не стану. Никого нет дома.»

Вернувшись в комнату, я комфортно расположился в глубоком кресле и отпил из фляги.

На крышу лицом ниц меня опрокинул рев пикирующего бомбардировщика. Я взвизгнула и закрыла голову руками.

— Ой, мама!

Летели зажигалки. Песок в ведре казался тяжелее свинца.

— Сонька, ты чего? — подружка толкнула меня в бок.

Я снова падала вниз лицом. Липкая глина проникала в дырявые боты.

— Воздух!!

Пули ложились дорожкой на стену противотанкового рва. Лопались кровавые мозоли. Мы бежали в лес. Надсадно выла сирена…

Несколько голодных ребятишек сидели на кровати, прижавшись друг к другу. В горнице о чем-то спорили взрослые.

— Негоже у святого отца брюкву воровать! — услышала я строгий голос бати.

Потом вбежал Сергунька. Брат держал в каждой руке по ломтю ржаного хлеба, щедро сдобренному горчицей.

— Ладно, Мара. Вас простили. Можете выходить… — услышали мы.

Затем он спросил: «Будете в мамзелей играть?»

— Мамзели в лаптях не ходют! — веско ответила я.

— Все равно, держите. Это — как бы шоколад!..

Я служил в голубых гусарах у царя-батюшки и писал проникновенные стихи возлюбленной. Я сражался с турками за свободу маленькой родной Черногории и звериными тропами уводил свой отряд высоко в горы. Я скоморошничал на базарной площади при Алексее Михалыче и был прилюдно избит батогами во исполнение его высочайшего Указа…

Я рожала и рождалась вновь и вновь, лечила скотину, пользовала змеиными ядами.

— Тетка Василиса, а расскажи нам про Хозяина Лесного.

— Что ж, ведаю и про него. Слушайте, пострелята.

Лесун обычно живет в самой глухой и непроглядной чащобе, но только минует половина велесеня — провалится он под землю до самой весны. А напоследок расшалится, зверье распугает да разгонит по логовищам, поломает деревья, завалит ими дороги прямоезжие.

Ежели увидите филина в дупле старой вербы — то обязательно леший. Не пугайте его свистом — вихрем пронесется птица-демон над полем — поутру скирды разбросаны да разметаны. А коли лесовик бушует — ничем, кроме доброй буренки его злость не унять. Лучше остаться без одной коровы, чем без целого стада.

— А дед Андрей говорит, супротив Лешего одна головешка поможет.

— Много он знает, ваш дед Андрей.

Когда же встретится лесовик с другим лешим — обязательно игру затеют. И нет у них иного богатства, окромя зверья да птицы звонкоголосой. Всякий охотник знает — коль пропала дичь лесная — значит, местный леший ее в кости и проиграл, от того и стараются задобрить Лесного Хозяина.

Раскрыв рот, затаив дыхание, меня слушали веснушчатые племянники.

— Еще мой дед сказывал: «Чуть солнцеворот начнет поворот, пойди ночью в лес да сруби осину, чтоб упала она макушкою прямехонько на восток. Затем стань на том срубленном пне и посмотри позади себя промеж ног, приговаривая: „Дядька леший, покажись не бурым бером, не совою лупоглазою да не елью жаровою, а таким, каков я есть, покажись!“…»

— Вот, мы и снова с тобой встретились, Рогволд! Как видишь, у столба стоишь ты, а не я! — злорадно выпалил приор, заглянув мне в лицо.

— Настанет и мое время, — с трудом я разлепил месиво губ и плюнул в его отвратительную харю.

— У, Сатана! — а затем, обернувшись к слугам, рявкнул. — Чего столпились? Жгите!

Огонь живо ухватил хворост и полез вверх, лизнул щиколотку.

Кожу стянуло. Запахло паленым. Змеиный хвост дыма сдавил мне грудь, я задыхался. Мысли путались. Соленые ремни терзали живое мясо. На плечо прыгнула юркая саламандра и укусила, потом еще. Другая скрутила барашком длинные локоны русых волос и проредила бороду.

— Что же твои боги не вершат чуда? Кишка тонка?

Одно за другим я шептал заклинания, сплетая их в магическую формулу.

Кожа бычачья, старая, гнилая, быка звали Фомой. Узлы вязал конюший Ганс. Обычно он внимателен, но вчера спешил по девкам. Ветер холодный, северный. Пламя клонит за спину.

Угли жалят голую непрочную плоть.

— Прочь, собаки! — разметав латников, к моему костру прорвался рычащий зверь, коловоротом сеющий смерть налево и направо. Бешеная пляска двух кровожадных клинков заставила отступить даже самых опытных воинов. Взялись за арбалеты. В это время стягивающие меня ремни лопнули, как перетянутые струны, и я вышел из огня к ужасу врагов.

— Возьми пока это, отец! — берсерк что-то протянул мне…

И в тот же миг время, нахлынувшее подобно цунами, улеглось, отступило, усмирилась беспощадная непознанная никем стихия…

Я открыл глаза и увидел, что сжимаю в ладонях холодный, как сталь, ореховый посох Инегельда.

Спина горела. На запястьях были очевидные следы не то веревок, не то кандалов. Лицо, кажется, сильно опухло. А когда я, едва передвигая ноги, дополз в ванную и глянул в зеркало, оказалось, что лица просто нет, а есть сплошной кровоподтек. Но сейчас меня занимало вовсе не это мое бедственное состояние, а нечто иное — каким образом стоящий у двери посох очутился совсем в другом конце квартиры. Не добрался же он туда сам по себе?

— Да, Рогволд. Вляпался ты крепко. Теперь тебя и родная мама не узнает! — подумал я, разглядывая через плечо отражение исполосованной в кровь спины.

Впрочем, гораздо более удивительной явилась некая раздвоенность моего измученного сознания. Наверное, заново прожив десятки и сотни чужих жизней, я присвоил себе не только опыт моих далеких предков, но и сплав различных древних мироощущений. Эти неявные результаты увлечения эликсиром не заставили себя долго ждать. Промыв раны, я двинулся на кухню, где мигом приготовил отвар из смеси трав, рецепт которого внезапно всплыл из глубин памяти. По счастью все его компоненты оказались на месте, в медицинском шкафчике. Я, собственно, и раньше предпочитал использовать таблетки лишь в крайних случаях, полагаясь на народные средства.