Норберт Винер - Пиршество демонов (сборник) Страница 91

Вот в какое время появилась научная фантастика — литература о науке, многое у науки заимствующая, но написанная на понятном для всех языке. И появление ее закономерно.

Фантастика, как правило, отражает сегодняшний день науки, независимо от века, в котором протекает действие произведения. Основные ее герои — ученые нашего времени, люди, с которыми встречался почти каждый человек: на заводе или животноводческой ферме, в учебном заведении или в больнице. Воображение писателя наделило их волшебной властью над пространством и временем, жизнью и мертвой природой. Эти люди могут делать то, о чем сегодня только мечтают наши современники. Есть лишь одна существенная особенность: герои фантастических произведений делают все гораздо лучше и быстрее, в итоге они способны творить чудеса, вполне объяснимые, однако, законами воображаемых наук будущего. Причем на эти науки будущего наложены жесткие ограничения: методология их не должна противоречить современным представлениям. В противном случае собственно научная фантастика теряет резкие очертания и “размазывается” в безбрежном жанре “чистой фантастики”, столь же древней, как и сама история.

Основные посылки и ограничения, характерные для научной фантастики, дают возможность проследить весь путь научной или псевдонаучной идеи — от ее возникновения до конкретного, образного воплощения в какие-то, пусть даже совершенно невероятные, формы. И не так уж важно при этом, в каком точно веке действуют наделенные волшебной властью герои, мышление которых характеризуется одной общей чертой: это научное мышление.

Можно приводить новые и новые примеры, иллюстрирующие неослабевающий интерес ученых к фантастике. Все они сводятся к одному: фантастика позволяет поставить мысленный эксперимент, она воздействует на эмоциональное образное мироощущение ученого, как бы задает определенный энергетический тонус, творческое напряжение, которое так необходимо для исследователя. Обходные пути, пути ассоциаций, неожиданных аналогий, намека и эмоциональной подсказки в научном творчестве не менее важны, чем последовательное и планомерное накопление и переработка научной информации. И здесь неоценима роль научной фантастики, самой сутью которой является смелый поиск нового, лежащего за пределами сегодняшнего знания. Новизна, неожиданность, парадокс, переоценка ценностей, воинствующий антидогматизм — неотъемлемые черты научной фантастики.

Фантастика, как отрасль художественной литературы, не задается целью прямой популяризации научных идей. “Жюльверновское” направление стало теперь лишь одним из многих притоков, вливающихся в полноводное русло. Но в своей внутренней логике, в принципах анализа и синтеза фантастика очень близко подходит к науке. Для нее характерно как бы размышление вслух о путях и превращениях идеи, тот внутренний монолог, который теперь заново открыл авангардистский кинематограф.

Писатель-фантаст, как и ученый, часто ставит эксперимент. Первая ненаписанная фраза многих произведений могла бы звучать так: “Что будет, если…” Далее открывается совершенно необозримый испытательный полигон. Вот почему цели такого эксперимента могут быть самыми различными.

Фантастика вносит в проблему недостающий ей человеческий элемент. Она превращается в своеобразное эстетическое зеркало науки. Наука как таковая не связана с моралью, тогда как ученый — сознательный член общества — не может и не должен быть безразличным. Нельзя языком математики, физики, биологии, химии излагать моральные аспекты тех или иных открытий. Фантастика дает такую возможность. И язык у нее, о какой бы науке ни шла речь, единый, общедоступный. В этом, мне кажется, основная притягательная сила фантастики для ученых.

“Если бы мне пришлось вновь пережить свою жизнь, — писал Чарльз Дарвин, — я установил бы для себя за правило читать какое-то количество стихов и слушать какое-то количество музыки по крайней мере раз в неделю; быть может, путем такого постоянного упражнения мне удалось бы сохранить активность тех частей моего мозга, которые теперь атрофировались. Утрата этих вкусов… может быть, вредно отражается на умственных способностях, а еще вероятнее — на нравственных качествах, так как ослабляет эмоциональную сторону нашей природы”.

Великий эволюционист понимал, насколько важно искусство для научного творчества. Природа едина, но математика далеко не единственный ее язык. Как правило, наиболее блистательные открытия приносит нам аналогия, перебросившая свой невидимый мост между самыми отдаленными областями человеческой жизни.

Академик А.Е.Арбузов часто говорил: “Не могу представить себе химика, не знакомого с высотами поэзии, с картинами мастеров живописи, с хорошей музыкой. Вряд ли он создаст что-либо значительное в своей области”. И это действительно так: у науки своя эстетика. Но заметить, почувствовать ее может лишь тот, для кого искусство не является наглухо запертой дверью. Для Бутлерова путь в науку начался, по его собственному признанию, с увлечения “химическим колоритом”. Его поразили сверкающие красные пластинки азобензола, игольчатые желтые кристаллы азоксибензола, серебристые чешуйки бензидина.

Тяга к классическому совершенству, привычка к гармонии пропорций, скупость художника в деталях и элементах конструкции — вот что дает исследователю искусство, Недаром один из основоположников структурной теории Кекуле любил и хорошо знал архитектуру. Он искал красоту, упорядоченность и лаконичность форм и в построении молекул. И поиск этот был аналогией, переброшенной от искусства к естествознанию.

Таких примеров можно привести много. Но наш век отличается особой спецификой. Сейчас от ученых зависит судьба всего человечества. Ученые передали людям власть над титаническими силами. И в зависимости от того, в какую сторону будут повернуты эти силы, наша Земля станет либо мертвым небесным телом, либо центром процветающей космической цивилизации. Сегодня это известно каждому.

Вот почему моральные проблемы науки достигли теперь невиданной остроты. И те “нравственные качества”, о которых писал Дарвин, определяют сегодня лицо ученого: либо гражданина своей страны, ответственного перед собственной совестью и миром, либо маньяка, хладнокровно вооружающего поджигателей войны нервным газом, “пятнистой лихорадкой Скалистых гор”, кобальтовыми бомбами.

Так научная фантастика стала для ученых полигоном испытания моральных проблем, причем полигоном открытым, на котором могут присутствовать сотни тысяч зачастую очень далеких от науки людей. Отсюда особая ответственность, с которой подходили такие ученые, как Сцилард или Винер, к литературе.