Сергей Калашников - Своё никому не отдам

Сергей Александрович Калашников

Своё никому не отдам

Глава 1. Старая рапира

«Ох и отделаю я этого Федотку!», — Гриц немного накручивал себя перед схваткой, но старался при этом не распалиться, а сосредоточиться и настроиться на победу. И старая рапира, которую он выбрал для предстоящей дуэли, своей тяжестью вливала в него уверенность. Утренний туман ещё не выпал росой на высокую траву, отчего деревья, между которыми он пробирался, выглядели слегка размытыми, неясными и чуточку таинственными. Впрочем, двенадцать лет — это уже достаточный возраст, чтобы не испытывать страха по пустякам. Тревожил его не окружающий пейзаж, а предстоящая схватка.

Федотка, конечно, смерд. То есть ему, Григорию — отпрыску благородного семейства — не пристало драться с парнем подлого происхождения. Но и спустить обиду, нанесённую подруге, невозможно. А набрасываться на этого верзилу с кулаками было никак нельзя — Федотка крепче и не кажется увальнем. Можно было просто огрести от него от всей его крестьянской души и умыться кровавой юшкой. И Наташка потом его бы жалела, утешала и облепляла листьями подорожника, а это — совсем не то, что требовалось. Поэтому подошёл к обидчику, отвёл в сторонку, да и назначил место и время встречи.

Схватка с оружием в руках — другое дело. Его — сына благородного человека — сызмальства учили искусству боя. Поэтому, отделает он юного пейзанина так, что тот долго будет чесаться и помнить, как не следует отзываться о девушке, которая его ничем не удручила. Нет — убивать противника или даже увечить, такого намерения Гриц не имеет. Не будет он никуда тыкать этой железной палкой. Просто упругий стальной прут гарантированно не сломается, с чем бы ни пришел противник: с вилами или топором. Или с оглоблей. Право выбора оружия оставлено за каждым участником предстоящей встречи.

Федотка ждал его на полянке между старых вётел такой же босой, в портах и рубахе из домотканого полотна, какие были и на Грице. И оружие в его руке — точно такая же рапира — ставила соперников в равное положение. А после того, как мальчишки, отсалютовав друг другу, встали в фехтовальные позиции, стало ясно, что оба они — ряженые. Выпады, отводы, уходы — обе стороны действовали продумано и расчетливо. Ни один из них ни разу не «провалился», не раскрылся и не нанёс другому ни малейшей царапины. Сталь звенела сдержанно, поскольку клинки соприкасались преимущественно вскользь.

Продолжалось это довольно долго и равно безуспешно — класс бойцов оказался приблизительно одинаковым, а рисковать не хотел ни один. Рука, держащая в вытянутом положении тяжелый штырь, устала, и Гриц озадачился. Он попросту мог уже не успеть отвести очередной укол из-за того, что мышцы утомились и сделались вялыми. Более массивный и крепкий противник его переигрывал за счёт выносливости, и наметившееся преимущество вот-вот должно было сделаться подавляющим. Необходимо было выигрывать за счёт решительных действий.

Нет, убивать Федотку Гриц по-прежнему не хотел. Нужно было хлестнуть того по руке, чтобы выбить рапиру. Атака!

Что за чертовщина! Они, начали выпады одновременно, видимо, пытаясь провести один и тот же приём. Последнее, что запомнил, это, как пытался отвести конец своего клинка влево, чтобы не пронзить соперника, а потом в груди, тоже справа, возникла острая боль, от которой потемнело в глазах. Рука выпустила рапиру, и через мгновение возникло чувство, что весь бок кто-то просто вырвал из туловища.

Нет, сознания он не потерял, но само оно заполнилось ужасом и страданием, предчувствием гибели и ожиданием муки. Всего этого оказалось так много, что ничего больше в мире не осталось. Но на ногах Гриц устоял и через какое-то время как бы прозрел.

Замутнённые страданием глаза Федотки было первое, что он увидел. А потом кровавую рану на груди своего противника. Значит, не успел отвести удар. Выходит, они оба накололи друг друга и, похоже, уже не жильцы.

Закатав подол рубахи, перетянул образовавшейся полосой ткани рану. Супротивник, глядя на это, повторил действия.

— Айда к Наталке, она перевяжет.

Федотка кивнул, но не головой, а, вроде как, только наполненными мукой глазами. И, придерживая левыми руками петли ткани, образованные подолами, мальчики побрели к дому, где проживал предмет их спора, послуживший причиной этой трагической дуэли. Боль в боку не утихомирилась, просто сделалась тупой и тянущей. Притерпелся.

Спутник тоже держался достойно. Молчал и не стонал. Может, выживет? Он ведь и вправду не намеревался его убивать. Проучить только хотел. Проучил, тут уж ничего не скажешь.

Натальи дома не было — погнала корову в стадо, зато её матушка оказалась на месте — цедила недавно надоенное молоко. Когда через калитку, ведущую с огорода на неширокое подворье её скромного дома, проникли два окровавленных мальчугана, она всплеснула руками и принялась за них умело и напористо. Посадила на лавку, взглянула на то, что было прикрыто закатанными подолами рубах, и уложила обоих на левый бок, велев не шевелиться.

Вернувшуюся с выгона Наталью тоже запрягла. Кипятили воду и нитки, омывали раны, присыпали их чем-то и даже немного зашивали.

— Как это вы умудрились одинаково пораниться? Причём оба — словно на вилы навозные наскочили, да ещё и так, что как нанизались, так тут же и дёрнулись в сторону, разорвав кожу над рёбрами? — Милена частенько врачует окрестных жителей и умело заговаривает зубы страждущим. Так что парням пришлось, вместо того, чтобы стонать и вскрикивать, придумывать, как бы не сказать правды. Они вообще-то терпели, побелев от боли, время от времени выпуская из глаза скупую слезу. Или не скупую. Когда тебя шьют, это очень сильно чувствуется. Федотка изредка шмыгал носом, да и Гриц страдал не на шутку.

Раны оказались неопасными, но болезненными. Оба клинка прошли поверх рёбер, образовав продолжительное отверстие, а потом, когда дуэлянты отпустили рукоятки рапир, те, падая вниз, прорвали кожу по всей длине раневого канала. Тяжелые всё-таки «инструменты» выбрали оба «бойца».

Парнишки пытались сочинять про острый сук, торчащий из травы, или из кустов, или из листвы дерева неожиданно выставившийся, а они в тумане не заметили. Потом, когда раны были перевязаны, а Наталка побежала на речку отстирывать рубахи, её матушка от всей души отстегала ореховым прутом сначала Федотку, а потом и Гришутку.

— Врать нехорошо, — твердила женщина. — А уж тыкать друг в друга острыми железками — совсем плохо.

Гриц с тревогой поглядывал на товарища по несчастью. Ведь явно дворянский отпрыск — ну не владеют дети черни искусством боя на рапирах. А принимать побои от крестьянки благородному человеку невместно. Но парень и не думал, ни протестовать, ни угрожать расправой. Странный он. Или умный? Понимает, что порка — пустяки по сравнению с родительским гневом, и ради сохранения в тайне утреннего поступка готов терпеть побои, чувствительные, кстати.

Потом сохли рубахи, мать управлялась по хозяйству, а дочь готовила обед. Раненые на лавке молча страдали от боли — сидеть после порки оказалось почти не больно. Наконец прорехи заштопаны ловкими руками Наташки, и, учтиво поклонившись и хозяйке и её помощнице, мальчишки отправились к месту сражения. Отмыли от крови рапиры, смерили друг друга недовольными взглядами, и разошлись. Им решительно нечего было друг другу сказать. И обоим предстояло возвращение домой пред очи родительские или челяди, что тоже чревато разоблачением. Повязки, конечно, скрыты под рубахами, но… ох, что-то будет.

В заднюю пристройку к конюшне проник беспрепятственно. Дырка в заборе действует надёжно. А вот переодеться без посторонней помощи — это нынче больно. Хотя и с помощью тоже больно, просто значительно удобней. Вместо плебейских портов и рубахи — тоже рубаха и шаровары, но уже из драгоценного чайского шёлка. Он скользкий, поэтому всё легко наделось. Только, пока попал рукой в рукав, чуть не взвыл от боли. Сапожки тоже налезли хорошо, хотя, управиться с портянками было непросто. Ну а кафтан — это уже легко. Уфф.

Дядька Прокоп дождался его в закутке рядом с людской — у них давно договорено, что пока ни царевича, ни его наставника никто не видит, то все думают, будто они где-то гуляют вместе. Стало быть, и беспокоиться не о чем. Так что старый пестун прикрывает отлучки своего подопечного, коротая время за починкой сапог да чувяков, а уж потом они вместе объявляются, сговорившись, где были и что видели. До сих пор эта нехитрая уловка удавалась, удалась и в этот раз. Гриню знобило, боль в растревоженной переодеванием ране тоже отдавала в бок, поэтому он распорядился принести в беседку книги, устроился в тенистом уголке сада, да и подрёмывал в креслице до самого ужина.

Вечером же потребовал в свои покои сбитню и калач, после чего выдворил всех. Показывать кому бы то ни было повязку было категорически нельзя, а к тому, что умеет капризничать он челядь приучил давно. Главное, ни матушки, ни батюшки, которые могли бы не посчитаться с его распоряжениями, нынче во дворце нет, так что все эти стремянные да окольничие, да девки сеннные и прочая дворня — они ему не указ. Если не испугать их, конечно, показав, что поранился. Хоть и младший сын, но царский. Перечить ему опасаются.