Другие Звезды (СИ) - Сергеев Артем Федорович

Другие Звёзды

Глава 1

Говорят, особо невезучие люди на войне могут предчувствовать свою смерть. Я много раз слышал эти байки, к тому же и рассказывали мне их в лицах да с такими мрачными подробностями, вот, мол, как оно иногда случается, что не поверить было просто невозможно, и люди-то рассказывали бывалые, которых в пустом вранье подозревать смысла нет, но вот сам с этим не сталкивался ни разу.

Может, это оттого, что я всего лишь как месяц прибыл в штурмовой авиаполк и не было у меня времени дурью маяться, а может, просто принимают люди совпадения за мистику, вот и всё. Да и не видел я в мирной жизни ничего подобного, хоть и не веселится там костлявая так, как здесь, но всё же обходится она на гражданке по большей части без предупреждений, так с чего бы ей здесь начинать.

А ещё тут крепко верили в приметы. И было их не сказать, что великое множество, но неокрепшим умам хватало. Одни были общие, для всех, ну там не бриться с утра, если война ожидается, не фотографироваться, не стричься, не собирать полевых цветов, не ехать на попутке на КП, да много всего было, но знали их все. И, как будто этого мало, ещё и у каждого в отдельности в голове сидел свой собственный забористый таракан, и во что это могло вылиться — я даже угадывать не хотел. Талисманы с собой таскали всякие, удачу приманивали, кто-то крестился в кабине Ила перед вылетом, кто-то в старое переодевался, всего не перечислить, вообще суеверны были однополчане ну просто как старые бабы.

Я же выбивался из общего строя тем, что в приметы напоказ не верил и им не следовал, хоть и другим не мешал, а причин тому было ровно две: во-первых, был я не просто свежим выпускником лётного училища, а успел я прослужить почти три года в этом самом училище инструктором по лётной подготовке. И вот там мне один раз крепко-накрепко посоветовали не забивать голову себе и молодым всякими суевериями, а подтягивать с ними технику пилотирования, это всяко лучше будет. Да и попробуй там встать на утреннее построение небритым, ага, засунут тебе за это такой фитиль от земли до неба, век помнить будешь. И второе, мало того, что был я в училище комсоргом, так ещё и здесь меня в них же определили, что тоже не способствовало.

В конце концов, не подчиняться приметам тоже было неплохое себе суеверие, почему бы и нет, но вот как быть со снами я, хоть убей, не понимал.

В маленьком окошечке над дверной притолокой нашей землянки уже угадывалось начинающее светлеть небо, до подъёма оставалось всего хрен да маленько, товарищи дружно сопели рядом, кто-то ворочался от неудобства жёстких нар и старался улечься поудобнее, кто-то беззаботно похрапывал, а я лежал, замерев не хуже испуганной мышки и старался успокоить бьющее сердце.

Приснилось мне, что поймала меня где-то здоровенная чёрная собака и, сволочь такая, враз распустила мне все галифе на лоскуты. Причём не наша это была собака, не родной Бобик или Жучка, а чужая, немецкая какая-то, вся гладкая, чёрная, короткошёрстная и со здоровенными гранёными клыками. И глаза, больше всего запомнились мне её глаза, были они холодными, заполненными до самого дна спокойной, уверенной ненавистью, и пробирали эти ястребиные глаза до глубины души. И сон из-за этого вышел какой-то мутный, в нём я молча смотрел в её фашистские зенки, замерев и не силах пошевелиться, а она в это время так же молча драла мои штаны, не касаясь тела. И злоба ещё, всё в этом мороке было наполнено лютой, перехватывающей дыхание и застилающей глаза злобой, и моей, и собачьей.

— Тьфу ты, — мне наконец удалось сбросить с себя дурное наваждение и усесться на нарах, — погань такая! Приснится же!

Я размял руками лицо, сбивая с себя остатки сна, рывком поднялся на ноги и больше на ощупь пробрался к столу, еле видимом сейчас в темноте землянки. Нащупал на столешнице трофейную немецкую зажигалку и принялся щёлкать колёсиком, чтобы зажечь «Катюшу», светильник, сделанный из сплющенной сверху гильзы стреляного патрона от авиационной пушки. Убожество, конечно, гильза да бензин с солью внутри, сверху фитиль из полы шинели присобачен, больше коптит и трещит, чем света даёт, но керосиновой лампы у нас не было, а потому приходилось пользоваться тем, что есть.

Запалив «Катюшу», бросил взгляд на наручные часы, там было четыре с небольшими копейками, самое время. Часы такие, кстати, в нашей эскадрилье были только у меня да у комэска. Ему по должности положено, а мне их подарили в училище перед отправкой на фронт, остальные же обходились кто чем. Один так вообще таскал в кармане снятый с приборной панели разбитого Ила хронометр, и нормально ему было. Да и я б таскал на его месте, почему нет, разве что цепочку какую-нибудь бы приделал.

— Подъём, славяне! — в окошечко над притолокой негромко постучался дежурный, обрадованный тем, что кто-то уже не спит, — готовность на пять часов!

— Принял! — так же негромко ответил ему я, — есть, на пять часов!

Фраза эта означала, что нужно нам быть на КП полка ровно в пять, и ни минутой позже. Но время в запасе было, а потому я не кинулся никого будить, решив сначала одеться самому, чтобы не толкаться задницами с остальными в тесной темноте землянки, две-три минуты ничего не решат.

— Народ! — потянув на себя разбухшую дверь, я выбрался под светлеющее летнее небо и уже оттуда принялся отрабатывать командный голос, — подъём! Готовность на пять, меньше часа осталось!

В землянке завозились и загомонили, тишина наполнилась протяжными зевками и кряхтеньем, а я, вдохнув полной грудью свежий утренний воздух, решил умыться по-настоящему, с бритьём. Чёрт его знает, будет сегодня война, не будет, просто бородёнка у меня росла паршивенькая, и потому даже малая небритость уже давала не тот вид. А мне нужно было себя держать: во-первых, привычка, во-вторых, необходимость. Это мои сотоварищи по землянке почти все двадцать второго года выпуска, им можно и раз в неделю себя скоблить, разницы никакой, я же был девятнадцатого, и это чувствовалось вот хотя бы по щетине.

Вообще полк наш недавно переформировали по причине больших потерь, всего лишь месяца три как, а потому все пилотяги в нём, кроме самого-самого выжившего и сохранившегося костяка, были свежими, только-только из училищ, но уже с кое-каким боевым опытом, хотя вот умения было у них откровенно мало.

И ещё, был я старшим лейтенантом, и выше меня по званию в нашей эскадрилье был только капитан-комэск. И вот от этого тоже не получалось у меня пока влиться в коллектив на своих условиях, да и попробуй тут влиться всего с двумя боевыми вылетами, когда у остальных, кроме комэска, уже по пять-десять есть. А за три-четыре вылета, между прочим, давали медаль, за те самые десять орден, а в сорок первом, говорят, так вообще Героя сразу, да только где они все теперь, эти герои первого года войны. Тем более что сейчас, в сорок третьем, на это уже больше сотни боевых вылетов потребуется, и то не факт.

Но вообще ситуация выходила немного щекотливая, меня, по совокупности качеств, сразу же по прибытии назначили заместителем командира эскадрильи, и это не прошло незамеченным. Народ настороженно переглядывался, но на контакт со мной не шёл, и их можно было понять. Они — уже боевые лётчики, у них ордена, они вместе пережили первые потери и первые победы, я же всего лишь старше по возрасту и званию. Но то, что по лётной и штурманской подготовке я был на голову выше их всех, вместе взятых, потихоньку сгладило недовольство, и уже тем более оно утихло за это время, когда обрадованный комэск сгрузил на меня всю учебную работу.

Пришлось вспомнить все свои незабытые навыки, и это пошло на пользу всем. За квалификацию уважают всегда и везде, это беспроигрышный вариант, тем более, когда я на спарке показал каждому в отдельности свои умения, то лёд отчуждения был сломан, хоть и не до конца, конечно.

Намыливая помазок в чуть тёплой воде, я вспомнил, как радостно улыбался капитан Воронцов прямо в лица чуть-чуть не успевшим комэску-один и комэску-три, когда я только прибыл в полк и пошёл представляться.