Издатель - Валерий Гуров Страница 10

От слова своего Сивый отказываться не собирался. Сказал Тамаре Семеновне, что съездит в приёмную, значит съездит. Адрес, продиктованный бабулей, Боря записал ручкой на руке. Сел на велосипед и покатил в нужном направлении. За неимением навигатора и мобильника, приходилось рассчитывать на свою память, а память у Бориса Дмитриевича была отменной. Тут ещё от Зяблика плюшки некоторые достались — пацан был ботаником и схватывал все на лету. В своё время, когда они ещё в школе учились, главным конкурентом Ленки Семейки считался, а та школу с золотой медалью закончила на секундочку.

Поэтому Сивый быстро нашёл нужную улицу и дом. Домом оказалась панельная девятиэтажка, где располагалось общежитие областной типографии «Молот», имевшей в городке своё производство.

Боря остановился у нужного подъезда.

Огляделся и быстро убедился, что прибыл по нужному адресу.

У подъезда стоял единственный автомобиль, и тот из параллельной вселенной — легендарная «Чайка» Газ-13.

«Неплохо так литераторы по нынешней жизни определились», — отметил про себя Сивый.

«Чайку» он хорошо знал, сам прикупил редкий автомобиль себе в коллекцию в середине десятых. От того был немало удивлён, что Жабе удалось урвать себе под жопу такой экземпляр. Ездили то на «Чайках» сплошь высокопоставленные чинуши из партийной номенклатуры. Видать слухи о том, что критик и одновременно местный председатель новообразованного Союза писателей занимается тёмными делишками имели под собой почву. Поговаривали, что Жаба якшался с шишками из местного «Молота» и даже выпустил в приложении к нему сборник стихов сынка одного высокопоставленного чинуша. За что, можно предположить, и получил шикарный подарок. Имя чиновника Борис Дмитриевич сходу не вспомнил, но оно и без надобности сейчас.

Приемной Вениамина Бенедиктовича служила его собственная квартира, хотя в институте у товарища критика имелся собственный кабинет на кафедре.

«Точно тёмными делишками занимается, демонюка», — размышлял Сивый. — «И прослушки видать боится от штабистов, раз в квартире вопросы решает».

Велик у подъезда Сивый бросать не стал и тупо потащил с собой на третий этаж, там оставил на лестничной клетке у почтовых ящиков.

Единственное, что не билось в голове — как такой ушлый тип, как Жаба до сих пор не выбил себе отдельного жилья и ездя на «Чайке», жил в задрипанной коммуналке, будто обычный советский работяга коим Вениамин Бенедиктович не являлся ни в одном глазу. Впрочем ответ на вопрос поджидал у квартиры критика.

«Что да движ-Париж», — задался вопросом Сивый, приподнимая бровь, как Дуэйн «Скала» Джонсон в «Форсаже».

На третьем этаже у квартиры Вениамина Бенедиктовича собралась внушительная очередь. Молодые девчата сидели на лестничной клетке, толпились у дверей тамбура. Каждая держала в руках тетрадку или блокнот. Тамбур к квартире Жабы оказался закрыт.

«Вон оно что», — Боря обнаружил на двери в наличии один звонок на все пять квартир. — «Веня то оказывается весь пролёт приватизировал».

Так оно и было, под хоромы Вениамина Бенедиктовича было выделено аж пять коммуналок.

— По какому случаю митинг, товарищи дамы? — спросил Сивый.

Вопрос предназначался девчонке в мешковатой кофточке и юбке-гармошке по колено.

— Занимайте очередь, молодой человек. Здесь запись.

— За вами можно пристроиться? — подмигнул Боря, резонно полагая, что очередь к Жабе на приём. Любил Вениамин Бенедиктович зачеты у себя дома принимать, особенно у студенточек симпатичных.

— За мной вообще-то уже четверо заняли, — она горделиво вздернула носик. — И ещё трое подойдут.

— Э-э… ясно.

Сивый уже собрался разворачиваться и уходить (ну не ждать же пока очередь сдвинется, равно полдня терять), как другая девчонка наряженная в джинсы и олимпийку, вдруг перепрыгнула через перила и надула перед лицом Сивого жвачку в пузырь, который смачно лопнул.

— Шулько!

— Ленка?

Признаться Борис Дмитриевич не сразу узнал свою однокурсницу Семейку. Ту самую деваху, которая вчера модерировала встречу поэтов в институте. Старосту группы и бывшую одноклассницу.

— Здорова Борь, — она протянула Сивому руку смотря с восхищением. — Ты теперь у нас звезда!

— Чего?

— Слава видящим, слава вещим, Слава любящим всё понять! — наизусть зачитала Ленка Семейка строки из стиха Соло Моновой.

Девки вокруг заслышав эти строки заохали все как одна.

— О май гад, это Боря Сивый?! — взвизгнула девчонка в юбке-гармошки и принялась обмахиваться тетрадкой, едва сознание не теряя.

— Дождались, девки! Он пришёл!

— Это правда он?

— Ленка узнала!

Ещё одна красотка открыла свой блокнот, протиснулась между другими охающими и ахающими девчатами и вручила Сивому блокнот. На желтоватых страницах в клеточку были написаны строки стихотворения. Эти самые «Слава видящим, слава вещим, Слава любящим всё понять!». А вокруг строк — несколько десятков сердечек нарисованных разными цветами.

«Во как», — изумился Борис. — «Внатуре звезда, едрить колотить».

Девка вытащила ручку торчавшую за ухом и жарко выдохнула:

— Распишитесь?

«Стихи не мои, конечно, но так-то не западло девку осчастливить», — решил Сивый, все ещё не понимая откуда привадило такое счастье.

— Кому подписывать?

— Лизе, — девчонка залилась густой краской и едва не растаяла. Голову робко уронила на грудь.

— Готово.

— Ой спасибочки.

— На здоровье.

Боря подписал блокнот, оставил закорючку в виде росписи и обвёл надпись в сердечко — по приколу, пусть будет.

Меж тем к нему уже целая очередь выстроилась — девки повытаскивали тетради и блокноты и облепили Сивого со всех сторон. И на удивление Бориса Дмитриевича у каждой были выписаны те самые стихи. Отказывать девкам Сивый не стал. Наставил закорючек в виде автографов. Ему не сложно, а девкам приятно.

— Это правда?

— Правду говорят?

Вдруг начали спрашивать девки, наседая с разных сторон одновременно.

— Смотря что говорят, — улыбнулся Сивый, давно выработавший привычку не отвечать конкретно прежде, чем не появится полный объём информации.

— Июнь, Москва — Олимпийский!

— Э-э…

Сивый хотел уточнить, как его касается Олимпийский и что именно там должно произойти в июне, да не успел. Дверь тамбура открылась и на лестничную клетку вышел Жаба. Место костюма на нем сидел домашний халат, в тапочках. Единственное, что осталось от былого — очки в телесного цвета оправе на переносице. В домашнем халате Вениамин Бенедиктович смотрелся ещё более нелепо, чем в костюме при галстуке, хотя халатик у критика не из дешёвых.

Жаба поправил очки, осмотрел собравшихся строгим взглядом вершителя судеб. Все разом замолчали, перестали кудахтать, больно авторитет у критика был высок и непререкаем. Стоило взгляду Вениамина Бенедиктовича остановится на Сивом, как его глаза будто оттаяли и в них появилась, прости господи, всеобъемлющая ласка.

«Это че такое, блин?».

— Боря, проходи дорогой друг, я тебя все утро ждал.

«Дорогой?» — изумился пуще прежнего Сивый — «С каких ты пор, неуважаемый человечек я тебе в друзья попал? Ну ладно, посмотрим чего хочет этот нелепый индюк».