Тверской Баскак. Том Второй (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus" Страница 10

Понимаю, что надо оставить эти ненужные сейчас рассуждения и сосредоточиться на главном. Что предпринять для освобождения моих людей? Тут важно понять, для чего господин епископ это сделал, и варианта всего два: либо жадность затуманила ему мозги, и он польстился на чужое добро, либо ему не понравилась моя дипломатическая активность. Первое, маловероятно, ибо товара у Путяты было немного. Чуть железа, чуть сукна, в общем мелочь! Тогда второе, и это уже более серьезно. Через год они начнут войну за Псков, и епископ Герман, да и вся семейка Буксгевденов сыграет в нем не последнюю роль. Значит, хозяин Дерпта попросту щелкнул меня по носу, мол куда ты лезешь со свиным рылом, да в калашный ряд. И что дальше⁈ Не воевать же с ним из-за этого⁈

«А почему нет! — Замираю осененный идеей. — Просто надо не упираться в страшное слово, а оперировать мерками нынешнего времени. Господин епископ что сделал? Если абстрагироваться от всего нематериального, то он нанес мне финансовый ущерб. То есть, если я отвечу ему тем же и на деле покажу, что размер потерь может быть таким, что епископату Дерпта реально придется с протянутой рукой пойти по миру, то он, теоретически, должен задуматься. Пусть размышляет, стоит ли оно того⁈ Может, проще будет договориться и вернуть этому русскому его людей и товары, чем терпеть громадные убытки…»

Чувствуя, что на верном пути, я вновь зашагал из угла в угол.

«И ведь для этого не надо идти войной и брать Дерпт штурмом! Нужно совсем другое!»

Обрадованно сжимаю кулаки и, выдохнув, выхожу в главную залу. Бояре уже сидят по лавкам. Видно, что собирались в спешке, многие не успели нацепить на себя все положенные им по рангу цацки.

Прохожу и сажусь на председательское место. По ведению собрания с прошлых времен ничего не изменилось. Роман Радимич остался на своем посту, и сейчас, дав мне занять место в кресле, он торжественно провозгласил.

— Консул и боярская дума собрались. Кто желает слово молвить?

После слов ключника повисла глубокая тишина, никто высказываться не торопится. Наконец, с места выкрикнул Еремей Толстов.

— Нам ссориться с ливонцами не с руки. У них сила, не нашей чета! Путята сам виноват, какого рожна он туда поперся! Прибылей захотелось, вот пусть теперь сам и хлебает.

Этого боярина я помню, он из ближников Якуна. Бросаю на него оценивающий взгляд, а в голове уже прокручивается оценка.

«Скорее всего, он не свои мысли выдает, а просто озвучивает чужое решение. Якуну-то сейчас самому высовываться не с руки, а напакостить мне видать очень хочется».

По наступившей вновь тишине и опущенным лицам вижу, что боярин огласил мнение не только Якуна, но и большинства думы.

В подтверждение этого поднялся Лугота и, ни на кого не глядя, произнес:

— Раз уж для Путяты и людей его мы сделать ничего не можем, то предлагаю хотя бы семьям их собрать во вспоможение. Кто сколько может, а для жены Путяты, — тут он глянул на меня, — можно и с казны товарищества пенсион назначить.

«Молодцы! — В сердцах мысленно крою бояр. — Я тут голову сломал, как мужиков из беды выручить, а они, умники, уже все решили. От худой молвы откупимся, а эти пусть пропадают, сами виноваты! Молодцы, нет слов!»

Поднимаюсь и, глядя в глаза тысяцкому, начинаю говорить:

— Денег семьям мы, конечно, соберем, в беде не бросим, но людей наших из застенков мы этим не вытащим. Вы, бояре, в праве любое решение принять и можете во всех бедах Путяту винить, но я, как консул Твери, вот что вам скажу. Я своих людей в беде не бросаю! Виноваты, не виноваты, в этом мы потом разберемся, когда они уже здесь будут, в Твери и в безопасности. А сейчас в первую очередь я должен всех тверичей домой вернуть!

После моей речи бояре притихли, сидят как оплеванные, а во мне злое торжество взыграло.

«Так вам и надо, а то зажрались тут, жопу не хотят оторвать!»

Первым из почтеннейшего собрания пришел в себя Острата.

— Так мы ж разве против, токма как это сделать-то⁈ Ты, консул, ежели знаешь, так скажи обществу!

В пику ему тут же выкрикнул Еремей. Он встал и с трагическим лицом по театральному развел руки.

— Это что же, консул нас на войну с ливонцами подбивает⁈ — Он обвел взглядом лица сидящих бояр. — Да в своем ли он уме⁈ Не будет на то нашего одобрения!

Вижу, что почти все поддерживают Еремея, а на морде Якуна написано ехидное торжество.

'Рано радуешься! — Мгновение упиваюсь этой картиной, а потом заявляю твердо и уверенно.

— Ни на какую войну я народ Твери не подбиваю, а людей наших из плена все же верну. — Повышаю голос, чтобы до каждого сразу дошло. — Лишь своими силами, без вашей помощи и ополчения Тверского. Прошу лишь вашего разрешения на дело правое.

Тишина тут же взорвалась множеством голосов.

— Это как же!

— Беду он на нас накличет!

— Пущай идет, ежели сам-то, авось и получится!

Призывая к тишине, поднялся тысяцкий.

— Не расскажешь обществу, чего затеял? — Он уставился на меня вопросительным взглядом, но я в ответ лишь отшутился.

— Ежели расскажу, то и вы в ответе будете, оно вам надо⁈

Лугота, как и все здесь, понимает, что я могу исполнить задуманное, никого не спрашивая, но разрешение все же прошу. Значит, хочу, чтобы все было по закону, без урона боярской думе. А это проявление уважения и дорогого стоит.

Хмыкнув в усы, он обернулся к сидящим боярам.

— Думаю, надо уважить консула и дать ему возможность проявить себя во славу города.

Его тут же поддержал Острата.

— А что⁈ Пущай идет, бог ему в помощь!

Многие в думе покосились на Якуна, и тот неожиданно кивнул своим, мол соглашайтесь. Одобряющий гул тут же усилился, а по кривой усмешке Якуна, я догадался чем вызвана его внезапная поддержка. Конечно же надеждой, что тевтоны свернут мне шею, и я навсегда сгину где-нибудь в болотах Ливонии.

Взвод стрелков идет по лесной тропе, вытянувшись цепочкой. У каждого за спиной ранец, величиной с гору. Ранец вместо обычного мешка, да и вся экипировка — это мое слово, претворенное в жизнь.

Заправленная в штаны рубаха, короткие сапоги на толстой кожаной подошве, все из застиранного зеленого сукна с коричневыми и серыми пятнами. Арбалет в руках, на поясе широкий тесак, к ранцу сверху приторочен войлочный плащ, а с обоих бортов по колчану с арбалетными болтами. Сами ранцы забиты сухарями, вяленым мясом и гранатами. Вернее, пустыми керамическими и стеклянными шарами. Горючую смесь несут отдельно в медных канистрах.

Впереди, в шагах в пятистах, идет отделение разведки, сзади арьергард. Я шагаю в голове основной группы, за плечами у меня такой же рюкзак, как и у всех. Поклажа тяжела, но я к походам привычный. С детства отец меня таскал, а в последнее время я уже сам, как глава краеведческого клуба, водил ребят по местам боев Великой Отечественной.

Единственный, кто сейчас идет налегке, так это сопящий мне в спину Калида. Ему я попросту запретил тащить хоть что-то тяжелое. Он после ранения, и у меня вообще была мысль оставить его в Заволжском, но он уперся как баран, пойду и все. Куранбаса тоже здесь. Идет замыкающим. Я знаю, он лес терпеть не может, поэтому его также брать не хотел, думал уважить, ан нет.

Вспомнилось, как я вызвал его перед самым выходом и говорю — будешь старшим в поселке, пока я отсутствую, а он мне в ответ.

— Не можно так! Ежели ты идешь, то и Куранбасе надо идти!

Сказал, как само собой разумеющееся, развернулся и пошел, не дожидаясь моей реакции. Я поначалу было осерчал даже, а потом плюнул. Может оно и к лучшему. Они с Калидой мои ангелы хранители, можно сказать, талисманы удачи. Пока они со мной, я твердо верю — со мной не случится ничего плохого!

«Вера, дело хорошее, — прерываю свои отвлеченные рассуждения, — а холодный рассудок прежде всего!»

Отрываюсь от лезущих в голову мыслей и прикидываю весь пройденный маршрут.

До Ржевы, а следом и до Торопца шли по торной дороге. С Торопца на Дерпт двинулись уже через лес, обходя жилые места. С той развилки идем уже четвертый день и, следовательно если не заплутали, то должны уже быть где-то вблизи владений Дерптского епископства.