Мои неотразимые гадюки. Книга 1 - Александра Сергеева Страница 10

ни словечка не сболтнула. Местные, конечно, удивились такому ненаучному факту: на своём языке мы не говорим, а на с «чужом» чешем. И друг друга понимаем. Но, с точки зрения науки не могут объяснить, чем это шарахнуло их детей. То есть, всех нас. Нам ничего не рассказывают – берегут истрёпанные детские нервы. А между собой шушукаются о каком-то взрыве света, которым нас, якобы, накрыло. Несколько раз помянули недобрым словом каких-то древних, от которых остались всякие пакости. Что за пакости, непонятно. Да, и не до этого. Нам сейчас главное не сдвинуться от всего происходящего. И не распсиховаться. Знаешь, оболтус, у меня гора с плеч, – покосилась Инга на всхлипывающую Машку. – Мы её-то пока с трудом в руках держим. А если бы и ты заистерил…

– Я истерю, – признал Дон. – Только я пока в шоке, поэтому звук не включил. Да ещё тут одно обстоятельство нарисовалось. Прикольное до жути. Зато отвлекло от психоза.

– У тебя с головой нелады? – осторожно осведомилась Катя, переглянувшись с напрягшейся Ингой.

– Да…, как сказать? – с подозрением оглядел он обеих. – Вы что-то знаете! – припёр он к стенке этих заговорщиц.

Чёртовы куклы помялись, покобенились, а потом всё-таки раскололись. Обо всём, что обнаружили, покуда он валялся в беспамятстве. Верней, обнаружила Инга и поделилась с подругой по несчастью.

Когда она более-менее пришла в себя, так сдрейфила, что тут же попыталась сбежать. Сбегалось туго: она просто дотянулась до края широченной кровати и сверзилась на пол. Дверь в комнату была открыта, и результаты побега услыхали. Ворвались целой компанией, заохали – кто-то даже всплакнул – и водрузили дитя обратно на постель. Маленькое приключение встряхнуло Инге мозги и заставило мобилизоваться. Целый день она просто слушала и смотрела. Анализировала всё, что подавалось анализу. Как ни странно, многое поняла, не слишком упирая на вопросы «веры в происходящее» – слишком жирно всё сразу в такой дикой ситуации. Одно обращение в ребёнка чего стоит!

Первую же просьбу вынести её на свежий воздух выполнили безропотно. Здоровенный бородатый брюнет с массой предосторожностей поднял дитя на руки. Понёс из дома на улицу. На улице оказался широкий двор в тенистых деревьях и куча признаков неопознаваемой местности. Тут в ней, было, снова завозилась придушенная истерика. Но в силу войти не успела – не дали. Верней, не дала сама Инга. Потому что назревающая истерика не разлилась по нервам немедленным желанием поорать и поплакать. Она постепенно концентрировалась в голове, расползаясь по ней чем-то жутко холодным. И в придачу таким ярким, что этот внутренний свет бил изнутри по глазам.

Естественно, она испугалась. А затем у неё включилась выработанная годами в бизнесе привычка: она внутренне замерла на все сто. Перестала думать о себе: о своих чувствах, ощущениях и прочей бодяге. Целиком переключилась на внешний мир, ловя его сигналы всеми органами чувств. Видать, бородач испугался этой дерготни и неумело затряс её в руках, будто младенца. Будто она уже орёт во всю глотку. Инга сконцентрировалась на нём и вдруг…

Страх можно почувствовать, когда он твой собственный. Страх можно увидеть, когда твой визави выпучивает глаза, кривит рот, бледнеет и всё в том же духе. Но в этот момент она реально услышала чужой страх: не ушами, а чем-то внутри себя. Как мерзкое вибрирующее зудение, которое в последнее время стало накатывать каждый вечер, стоило улечься в постель. Кстати, к врачу она так и не сходила. Причём, то родное зудение было однотонным и нудным, вибрируя в такт сердцу. А нынешнее зудение переливалось всеми оттенками ритмов и ощущений. И говорило не только о том, что видели глаза: её носильщик испугался. Инга вдруг узнала от себя самой, что мужик испугался именно за неё. За то, что сделал ей больно, или у неё болит из-за чего-то другого, или… Мысли мужика метались и путались в поисках причины её взбрыкивания.

И тут её – помимо собственного участия – посетили сразу два открытия. Во-первых, напористая попытка заткнуть пасть истерике привела к явственному её выключению. Будто щёлкнула тумблером, и всё мигом прекратилось: погас этот дурацкий свет в башке, успокоилось сердце, резкость в полуослепших глазах улучшилась. Во-вторых, она знала наперечёт все чувства человека, на руках которого ехала. Мало того, они так навязчиво лезли в её голову, так раздражали, что их она тоже как-то выключила. Словно муху газетой прихлопнула. Бородатая рожа цвела и пахла: ни следа давешнего страха. Мужик блаженно улыбался и смотрел на свою ношу с чуть дебиловатой лаской.

В её голове что-то ощутимо происходило, рождая уверенность, что всё это ради неё. Что истерика для неё опасна. Что ледяной огонь в голове и защита, и погибель – смотря, куда она его употребит. Что она, в конце концов, не человек, но показывать это нельзя: смертельно опасно! Создавалось впечатление, будто в новой голове сидит кто-то кроме неё. И этот кто-то объясняет своей соседке правила поведения в детском теле, куда её внезапно занесло. Мысль, будто она резко помолодела в собственном, даже не приходила в голову – полнейшая чушь.

Естественно, Инга снова испугалась. Поднапряглась и вышвырнула эту пакость из башки. Пришлось замереть, прислушиваясь к собственной голове: упорный партизан снова туда залез. И вновь протянул перед ней ту же ассоциативную цепочку. Инга собралась, сконцентрировалась и поверила: если она не возьмёт себя в руки, то непременно сделает что-то такое, за что её прикончат. Придётся прислушаться к совету внутричерепного соседа. Услыхав принятое ею решение, сосед внезапно пропал, словно и не партизанил в её мозгах.

Словом, когда её уложили, наконец, на эти перины, она вовсю знакомилась с новым умением шарить в чужих головах. Именно так: Инга обнаружила, что сосредоточившись, может настроиться на человека и совершенно чётко идентифицировать обуреваемые им чувства. Она тут же решила, что должна заниматься таким важным делом постоянно. Только нужно тщательно шифроваться: скрывать свою реакцию на чужие «подслушанные» чувства.

Никаких систем слежения – как у Дона – Инга в себе не обнаружила. Выслушав отчёт о его находке в голове, закрыла глаза и долго пыжилась, пытаясь отыскать в себе нечто упущенное. Сетку так и не увидала, испытав облегчение. Ей и без всяких эхолотов