Начало пути (СИ) - Старый Денис Страница 10

Один раз позволишь себя унизить и после очень сложно вернуть уважение. Сперанский позволил, а после считал, что находится выше всех этих дрязг. Подобное он стал бы проявлять и своем будущем. Я так не смогу.

Через два часа, когда я давал урок математики, вновь высвобождая часть сознания семинариста, прибыл сам митрополит Гавриил. Хотя, что ему прибывать, если «офис» митрополита располагался буквально в десяти минутах ходьбы. Ладно, по снегу — двенадцать минут.

— Скажи, Михайло, ты от чего сменился так? Это потому, что князь пригласил тебя в секретари? По чину ли ведешь себя? — засыпал вопросами Гавриил.

Пришлось частью пересказать суть конфликта с Серафимом Пылаевым, акцентируя внимание на оскорблениях. Естественно, умолчал про «урок» в печень. Камер слежения нет, свидетелей не было. Мое слово, против слова набившего оскомину Пылаева?

— Владыко, вы имели разговор с князем Алексеем Борисовичем Куракиным? — спросил я, после того, как митрополит пропесочил за то, что вообще допустил перепалку на занятиях.

— Говорил, — сказал митрополит, нескромно рассматривая меня.

Хотя чего ему скромничать? Он — величина. И то, что вообще со мной разговаривает, должно наводить шок и трепет. А я веду себя спокойно, без раболепия. А вот не могу иначе, не получается. Так и прет наружу чувство собственного достоинства. Как там у классиков? Служить бы рад, прислуживаться тошно? [Грибоедов А. С. «Горе от ума»].

Сидим. Молчим. Чего сидим? Чего молчим? Ну ведь напрашивается вопрос о чем договорились владыко и князь, это понятно. Так чего бы и не рассказать.

— Смирение, Михайло — это была и должна остаться, главная твоя добродетель… — начал нравоучение Гавриил.

Вот чего они все так хотят меня заполучить? И митрополит намекает, что Куракин — это лишь проходной вариант, своего рода, практика. А мое предназначение — быть монахом. И в этом большое будущее. Гляди, так и епископом стать могу. И все эти разговоры, как мягкое масло стелились на разум Сперанского. Кабы не Надеждин, то сложно было бы не поступить по наводке митрополита [в РИ Сперанский сильно сомневался уходить на светскую службу, всерьез рассматривая предложение принять обед и строить карьеру в церкви].

А на каком поприще можно больше сделать? Вот убрать все то, что является моей нынешней сущностью, оставить только долг служения России. Где возможности шире? И сложно ответить. Быть митрополитом — это иметь немалое влияние, хоть на что, особенно на людей обряженных властью. И тут никто не упрекнет, что низкого социального положения. Так что плюсы есть. Но обед безбрачия… А еще я настолько свыкся с тем, что работаю над своим телом и навыками бойца, что не смогу без этого. Тренировки были частью меня, они… как поесть, как поспать, без них нельзя. В сане же уделять внимание своему физическому развитию сложно. Получился бы такой, воинствующий епископ, или архимандрит. Да у меня монастырь был бы больше шаолиньским с монахами-воинами. Нужно такое Церкви?

Нет, не хочу сана, да и не быть мне достойным священником, особенно после того, как влилось сознание человека будущего.

— Владыко, спаси Христос за науку! — я поклонился. — Но дым Отечества нам сладок и приятен [строки из «Горя от ума», но раньше они были в стихотворении Г. Державина «арфа»]. Служить России хочу, православной, но светской.

— Не отпущу! — громоподобный бас разнесся по кабинету префекта, где и происходил разговор.

Я проявил спокойствие. Ну не учить же мне прописным истинам митрополита, не «прописывать» же ему удар в печень⁈ К слову, а почему я не могу уйти? С этим вопросом я обратился к сознанию бывшего хозяина тела. А я на контракте, письменном уговоре о службе в семинарии. Минимум три года я, словно крепостной.

— Ты подумай, Михайло! Как там может сложиться с князем, то только Богу ведомо, а церковь будет всегда в России, при любом царе. Поезжай с Алексеем Борисовичем! Через две седмицы прибудет тебе замена. Но опосля ты возвернешься и будешь при мне, — сказал Гавриил и для убедительности даже пристукнул своим посохом. — Я так решил!

И этот хочет себе литературного раба, решала нашелся.

Глава 4

Глава 4

Москва

21 февраля 1795 года

Не читайте имперских газет до обеда! Пищеварение будет нарушено напрочь. Как же не хватает доступа к информации и толковой, пусть и желтушной, работы журналистов⁈

Стараясь быть в курсе событий и проникнуться духом времени, я читал газеты. Главный рупор «екатерининского курса» — газета «Петербуржские ведомости» — это что-то с чем-то. Может для современника все написанное интересно и архиважно, но для меня подобная писанина — халтура. Может только описание европейских событий чуть трогает, но и только.

В пути я старался читать газеты. И понял, что быть в курсе событий по средством прессы сложно. Вот возьмем «ведомости» за 12 января этого года. Так там на четырех страницах расписывается повышение в званиях. И описывают не то, чтобы генералов, или полковников, а всех гвардейцев, до сержантов. И немного, как по мне неинтересно, описаны события в Европе.

— Французы распоясались, — высказал свое мнение Куракин, после того, как я сообщил ему, что прочитал очередную газету.

— Безусловно, Ваша Светлость, — отвечал я.

Мы ехали в карете-санях, удаляясь от Москвы. Складывалось впечатление, что это не что иное, как бегство. Десять экипажей стремительно скользили по снегу. Погода благоволила и метелей не было, потому по свежему, немного морозному воздуху, мы скользили в южном направлении. Остановки были только на ночлег и нигде не останавливались более одного дня. Я понимал, что такое поведение Алексея Борисовича не типично. В иных условиях он давал бы приемы в каждом заштатном местечке, уж тем более в Москве, где столичному франту легче щеголять меж московской знати.

Говорить о причинах подобного стремительного перемещения было не принято. Но многие оказались осведомленными о проблемах князя. Алексей Борисович метался между двумя огнями. Платон Зубов охамел и оборзел в конец, это он сейчас даже не правит, а куражится с государством. Примыкать к партии фаворита Куракин категорически не желает, тем более когда его лишили всех должностей. Думается мне, что в эту партию его особо никто и не приглашает, но легче же полагать, что это решение его собственное.

С иной же стороны — Павел Петрович, пока еще официальный наследник, такой, судьба которого крайне не определена, но, скорее всего, незавидна. Как сказали бы в будущем: его считали «хромой уткой». Мало того, что ходили слухи о переходе трона к Александру, так еще и поведение фаворита, Платона Зубова, многие считали доказательством наличия плана по лишению Павла прав на престол.

Ну кто же будет так наглеть, ссориться с людьми, собирать вокруг себя только лишь лизоблюдов, если нет уверенности в завтрашнем дне? Ну не настолько же тупой Зубов, чтобы вести себя подобным образом, при этом рисковать головой? Всем известно, что Павел ненавидит Платона.

Да и «сынок» Платоша может нашептать на старческое ухо Екатерины все, что угодно. Наверняка он задумался о своем будущем и смог в чем-то убедить государыню. И это «в чем-то» не может предполагать восхождение Павла Петровича.

Куракин, было дело, рванул к Павлу, но тот проигнорировал своего старого друга, как, впрочем, и всех остальных. Новый приступ меланхолии и самобичевания у наследника накрыл его. Теперь только грусть и упражнения на плацу помогут. Дня два такого настроения наследника, и можно вновь пробовать набиться к нему на аудиенцию.

Ну и куда деваться князю? Нельзя долго отмалчиваться, не определяя свою позицию. Вот прибудет кто иной от Платона Зубова, да спросил напрямую и нагло, как это чаще всего и бывает у хамоватого фаворита, и нельзя отказать, чтобы элементарно не попасть в жесткую опалу с лишением, может даже и поместий. Нельзя выбирать сторону, не правильно это. В любом случае — предательство и осуждение от всех сторон.