Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Государыня Страница 15

Вот Ежи Володыевскому в этом повезло… Ян вспомнил, как Ежи вошел в Каменец после победы, как Бася стремительно бросилась к нему… она б и стену прошла не заметив, встань та стена на пути! И такое сияло у нее в глазах… ей-ей, так и Мадонна на сына, наверное, не смотрела. Всем было ясно, что для этих двоих друг без друга и жизни не будет.

А ему?

Марыся, как ты могла?! Травить беременную женщину!

А что потом?

Ян чувствовал себя премерзко, и даже предстоящая война этого не искупала. Хоть голову на ней сложи, право слово. Да вот и того нельзя. У него еще наследников нет – предки проклянут. А ведь его матери Марыся никогда не нравилась…

Он-то в нее влюбился, еще когда она семнадцатилетней выходила замуж за Замойского… по расчету, опять по расчету…

Да видел ли он когда истинное лицо своей жены?!

– О чем размышляете, пан?

Молоденький епископ Станислав, отправленный в этот поход Анджеем Краковским, смотрел сочувственно. Он-то знал причину – Ян исповедался ему, хотя и нельзя сказать, что почувствовал себя намного лучше.

Ответа не потребовалось, стоило только увидеть тоскливый взгляд. Епископ вздохнул, дружески положил руку на плечо пана, разгоняя зловещие тени, прогоняя тоску.

– Верьте, пан, иногда мы не знаем, что творим, но Господь наш в неизъяснимой мудрости своей ведает многое. Никогда он не сделает того, что будет чадам его во вред…

– И войны? И смерти?

– Нам не провидеть его мудрость. – Улыбка епископа стала вдруг лукавой. – Но скажу я так, что потомки наши, обозрев словно с высоты птичьего полета, деяния наши, и поймут, и не осудят. А пока взгляните – коли не напали б на нашу землю поганые нехристи – не было б и дружбы с русским царевичем. Бедой проверенной, ибо тогда и познается, кто друг тебе, а кто – простой приятель. И не пришли б мы на эту землю, чтобы освободить ее. А это дело весьма богоугодное…

– Так ведь многое оправдать можно, святой отец.

– Только Он никогда не ошибается, а мы грешны от рождения. – Мужчина пожал плечами. – Но сказано: не суди и не судим будешь. Так лучше оправдывать, чем судить. И лучше вести такие душеспасительные беседы у веселого огня с чаркой доброго вина, чем бродить в холодной темноте, приманивая тех, кого лучше не поминать к ночи.

На лице епископа расцвела лукавая улыбка – и Ян невольно улыбнулся в ответ. Да, рана болела, но если можно ненадолго забыть о ней… Грех не послушать умного человека!

– Да неужто вы, епископ, верите в нечисть?

– Как мне не верить, когда мы идем на земли, населенные нехристями?

Перебрасываясь шутками, мужчины направились к костру.

Ян не знал, что перед отъездом епископ имел серьезную беседу с королем – и полностью с ним соглашался.

Да, Ян Собесский – краса и гордость польского воинства и вообще польской земли. Но коли вот так жена его подставляет… может, она его и вовсе недостойна? И не следует ли заронить в разум мужчины сии мысли, дабы он не переживал так из-за современной Иезавели, которая собирается примерить на себя лавры то ли не тем помянутых Борджиа, то ли и вовсе – Медичи?

И епископ старался не за страх, а за совесть. Богоугодное же дело! Да и благодарность государя и государыни – не лишние, не так ли?

Темнота легла на землю. Ночь мягко скользила по степи, накрывая своим плащом и турок, и татар…

Ей хотелось успокоить всех живущих, убаюкать, нашептать что-нибудь хорошее…

В Азове ее намерения потерпели сокрушительный крах.

Около трех сотен человек двигались по подземному ходу. Предводительствовал им Воин Афанасьевич, которого царевич, несмотря ни на что, оставил в Азове. Шел под его предводительством и старший сын Григория – Михаил Ромодановский. А и то – уж двадцать лет парню, пора бы пороху понюхать.

Что планировалось в ночной вылазке?

Порадовать гостей.

Греческим огнем, который несли с собой. Острыми саблями. А еще…

Не просто так назначена была вылазка, ой не просто.

Прилетел голубь, закурлыкал, а на голубе том было одно лишь слово.

Кораблям не так сложно было подняться по Дону.

Где будут располагать войско?

Да не так далеко от реки, иначе не набегаешься!

Особенно при отравленных колодцах, при куче скота, при обозе…

Вот с воды их и накрыли.

Галиоты тем и хороши, что могут нести не только людей, но и пушки. Заряди их специальными картечными снарядами – и коси. К тому же часть пушек была заряжена специальными ядрами. Софья припомнила из прочитанного, что если на ядре выпилить рисунки и борозды, то оно будет лететь с воем.

Попробовали.

Оправдалось.

И четыре галиота в ночи накрыли весь татарско-турецкий лагерь огнем.

Зажигательные снаряды!

Картечь!

И на закуску – воющие ядра!

И на берегу Дона воцарился АД.

Животные сходили с ума и носились в ночи, затаптывая всех, кто попал им под копыта. Людям приходилось не лучше. Обожженные, раненные, деморализованные…

Под огонь чудом не попал Селим-Гирей. Повезло, что его шатер стоял подальше от берега…

И тут с тыла ударили осажденные.

Сначала выстрелили из пищалей, потом пошли врукопашную – они-то и знали, и ждали, и все видели на фоне разгоравшихся пожаров, и сами поджигали, что на пути попалось…

Рубили, резали, кололи…

Воин Афанасьевич внимательно следил за схваткой, оставаясь чуть в отдалении – и подавал команды трубачу. А как еще?

Как можно донести до всех приказ командира?

Только сигналом трубы. И громко, и турки с татарами не поймут.

Он отлично видел, как бежали деморализованные татары, как пытался собрать хоть какой-то ударный кулак Селим-Гирей, как опомнились турки…

Довольно!

– Труби!

В ночи разнесся сигнал отхода.

Опять-таки, непросто бежать обратно к подземному ходу. Каждый десяток знал, когда ему уходить. Кто после первого сигнала, кто после второго – еще не хватало давку устроить или врагов за собой привести! Нет уж, у них до последнего должно создаваться мнение, что их тут сейчас всех перережут. А потому отходить надо медленно и организованно.

– Второй сигнал!

Еще сотня скрывается в темноте, добивая всех, кто на пути попадется.

Они ведь шли по четкому маршруту, чтобы не сосредоточиться в одной части лагеря. Ни к чему.

– Третий…

У каждой сотни был свой противник, свое вооружение, своя задача, благо со стен Азова вражеский лагерь был отлично виден. И если планировалось шестой и седьмой десяток отправить к обозу – им были выданы зажигательные материалы. Смола в больших количествах, факелы…

А если кто-то нападал с той стороны, где стояла конница, – тут больше к душе бомбы, сабли… там жечь ничего не надо. Распугать скотину и убивать противника…

Сам Ордин-Нащокин отходил с последней сотней. И едва успел скрыться. Помогло то, что корабли прошли сначала одним бортом мимо лагеря и как следует его обстреляли, а потом стали уходить обратно вверх по течению – и обстреляли противника второй раз. Ну и какие тут преследования?

Спастись бы!

У подземного хода их встречал Ромодановский.

– Ну, молодцы! Такой красоты! Такой прелести!..

Найдя взглядом своего потрепанного сына, он вообще расцвел улыбкой и стиснул Воина Афанасьевича в объятиях.

– Спасибо!

– Одно дело делаем. А что там у поганых?

А у поганых было плохо. Боевой дух они потеряли раз и навсегда, тем более что его и изначально-то немного было…

Селим-Гирей пока еще удерживал своих людей от бегства, но… надолго ли?

Ромодановский готов был поспособствовать. И даже пинка для скорости добавить.

Любава встревоженно смотрела на мужа.

Что-то как-то он последнее время начал на сердце жаловаться, одышка мучила…

Сонюшке, что ли, отписать?

Лекаря хорошего нужно, Блюментрост вряд ли справится. Или срок пришел? Не дай Боже!

Мужа Любава искренне любила. Скорее, правда, как отца, чем как супруга, но уж как есть. А разве не за что?

Добрый, внимательный, заботливый, ласковый, на нее смотрит – аж светится, ну и сама Любава к нему привязалась. Странная, конечно, любовь, да уж какая есть.

У других эвон и того не бывает.

– Давит мне как-то, Любавушка, – пожаловался муж. Потер грудь напротив сердца.

Женщина захлопотала вокруг…

– Окошко распахнуть? Или лучше лампадку возжечь?

Но Алексей Михайлович молчал. И женщина с ужасом увидела, как бледнеет любимое лицо, как закатываются глаза…

– Лекаря!!!

Благо за дверью их покоев всегда были и слуги, и пара сенных девушек…

Слуга опрометью помчался к Блюментросту. Девушки же рванулись внутрь, осторожно оттеснили царицу, склонились к оседающему на кровать царю и захлопотали, как могли. Расстегнули кафтан, уложили поудобнее, открыли окно, впуская в душноватую атмосферу сырой воздух…

Антонина пощупала пульс на шее государя.

– Неладно, Поля… ой, неладно…

Вторая девушка – тоже из Софьиных, состоящих при молодой царице неотлучно, в три смены – посмотрела встревоженными глазами.