И аз воздам - Шопперт Андрей Готлибович Страница 17

А поутру они проснулись… Голова опять болела.

Пора в деревню, в глушь, в… Студенцы. Тут спиться можно. Как вот так, шампанское современное это десять градусов, компот, а вырубило так, что еле до дома Зубова добрался? Конец затянувшегося литературного вечера помнился уже слабо. Что-то он втирал сильным мира сего про спорынью на пшенице и ржи, потом про горную пушку, потом про дикую дивизию. Н-да, товарищ Брехт, Штирлиц опять был близок к провалу как никогда. Еще чего небось наболтал. Как теперь узнаешь? А еще не сильно понятно, что теперь делать. Ну, в смысле, сидеть в Санкт-Петербурге или ехать в Москву к полку своему Мариупольскому? А что с поляком делать? Да, еще что решили с англицким послом? Почему вчера не спросил? Тамадой себя почувствовал. Увлекающаяся вы натура, товарищ генерал.

– Господин конт! Там курьер опять из Зимнего дворца.

Мама, роди меня обратно.

– Что там, Гюстав, письмо или на словах чего передали? – Брехт порылся в травках, что ему баба Яга с собой дала, и нашел с надписью «антипохмелин», жидкую фракцию этого лекарства уже всю выпил. Теперь самому запаривать надо.

– Он в соседнем зале.

Пришлось бросить ведовство и идти к курьеру.

Ни хрена себе курьер, целый полковник.

– Слушаю вас…

– Ваше превосходительство, граф Аракчеев просит вас сегодня вечером посетить его в его доме на Английской набережной.

– Во сколько?

Началось. Что-то ведь он про горные пушки вещал вчера. Ну, японские у него были в Спасске-Дальнем, но там унитарный заряд, оптика, механика немецкая. Как это сделать сейчас? Нужно первым делом товарища Клода Бертолле найти. Или не надо? Гремучую ртуть он сам сделает. Как и гремучее серебро. Вообще не проблема. Хотя бертолетова соль менее опасна. Динамит? Дадут химика, сделает. Принцип известен.

Только вот нужно ли это делать. Сто процентов, выпуск всего этого в Англии и Франции с их более развитой промышленностью раньше наладят. Нет. Нельзя прогрессорствовать. Вот суворовские училища – это совсем другое дело. Это ни англичане, ни французы воровать не будут. У них менталитет другой, даже замысла не поймут.

Приехал Петр Христианович к Аракчееву, когда солнце уже почти за горизонт спряталось. Поднялся наверх на третий этаж большого, украшенного всякой лепниной дома, где снимал несколько комнат будущий военный министр, а там опять пьянка. Вместе с Аракчеевым сидит за ломберным столиком пожилой мужчина, высокий и худой, весь седой. Сидят, попивают все то же шампанское и в шахматы играют.

– Петр Христианович, знакомьтесь, если не знаете – это Василий Яковлевич Чичагов, наш знаменитый флотоводец. Я ему тут про твои школы суворовские да чичаговские рассказал утром, вот Василий Яковлевич и заинтересовался. А сейчас и сынок его подойдет.

Витгенштейн со старым матерщинником знаком не был. А вот то, что сына прочат в морские министры, слышал. А сейчас он в свите у Александра. И что именно его реципиент вместе с Павлом Чичаговым из-за нерасторопности выпустят Наполеона через Березину.

Про младшего Чичагова можно целую книгу написать. Тот еще персонаж. Тоже хлебнул при Павле горя, даже чуть не умер в заточении, посаженный в равелин Петропавловской крепости Павлом по навету, что хочет сбежать, дескать, к англичанам адмирал. Переметнуться намерен.

– Рад знакомству, господин адмирал.

Глава 9

Событие двадцать третье

A great ship asks deep water!

(Большому кораблю – большое плавание!)

Это испытание Петр Христианович прошел вполне достойно. Адмиралы с Аракчеевым назюзюкались, а Брехт старался делать вид, что пьет, больше пригубил, чем выпил, и еще надкусил изрядное количество холодного, порезанного тонкими слоями мяса, что подавали в качестве закуски под коньяк. Адмиралы шампусиком не баловались. Аракчеев похвастал, что граф Витгенштейн им вчера тосты замечательные говорил, отец и сын адмиральскими суровыми взглядами потребовали морской тост. Один тост Брехт чисто случайно знал. Когда потопили половину гитлеровского флота в Средиземном море у острова Майорка, то отметили это дело, и капитан тогда тост сказал морской. Только вспомнить надо. Петр Христианович вытянул руки, взывая к тишине в адмиральских просоленных глотках, сел на стул и закрыл глаза. Нужно вспомнить. Тост был в стихах. Не длинный. Про семь футов. Семь футов под килем, какая рифма к слову под килем? Не убили… Все, вспомнил.

– Немедленно запишите, – закричал Чичагов-сын.

Засада. Брехт пытался в деревне научиться писать современными буквами, с фитами и ижицами, с твердыми знаками. Ижица, между прочим, это совсем не та самая «и» (i), над которой все точки нужно расставить. Это скорее буква «ѵ», только читается как «оу». В общем, полный мрак. А ведь еще десяток букв сейчас лишних, с точки зрения Брехта. И с ними все непросто. С фитой вообще полная засада. Фита – сестра-близнец более удачливого ферта, известного нам как буква «ф». Сейчас ферт и фита как бы взаимозаменяемы, и выбор буквы зависит от моды и личных предпочтений писаря. А юс большой и юс малый? С их чудесным написанием (Ѫ, Ѧ). На самом деле это те же «у» и «я», а когда какой вставлять, даже спросить некого. Тут профессор целый нужен.

Брехт скрючил палец и поник головой.

– Рад бы, господа адмиралы, да палец вывихнул, упражняясь на саблях. Я еще раз прочту, а вы уж сами запишите.

Про училище для юнг поговорили вскользь, типа, чего говорить, государь же вчера принял решение, что суворовским и чичаговским училищам быть, выйдет указ, вот тогда и думать будем, как лучше сей указ выполнить. Больше говорили про исследования Антарктиды, ну в смысле, южных морей. Брехт адмиралов на эту тему сам специально навел. Помнил, что как-то читал, что в наших школах детям говорят, что Антарктиду открыли Беллинсгаузен и Лазарев, а в Америке и Англии совсем другие фамилии называют. Вроде одновременно с нашими кораблями там еще несколько экспедиций было, и даже в гости друг к другу на корабли поднимались, ром пивали. Так те товарищи опубликовали свои открытия, а наши постеснялись и приоритет об открытии Антарктиды русскими моряками объявил только Сталин аж в 1948 году, когда американцы хотели нас отлучить от исследовательской деятельности на шестом континенте. А двадцать с лишним открытых островов вообще не присоединили к империи.

Вот Брехт и пытался будущему морскому министру мысль внушить, что прямо хочется адмиралу Чичагову свое имя в анналы истории внести, как организатору хорошо оснащенной и продуманной экспедиции к южному материку с привлечением немецких ученых, чтобы потом никто не смог оспорить этот факт.

Когда прощались уже и на посошок пили, Брехт вспомнил песню Макаревича. Ну, где: «Я пью до дна за тех, кто в море, за тех, кого любит волна», этот кусок и прочитал, всю-то песню не вспомнил. Опять побежали за ручками, а пока писали, Брехт и сам нескладушку сочинял для самого последнего тоста:

И опять обнимашки и промокашки. Великий пиит пропадает.

Пришел домой Брехт все же слегка пошатываясь. Коньяк, как ни странно, крепче шампанского. Но голова на следующий день не болела, и он собрал всех Ивашек и Сему в каретнике у Зубова, чтобы те новостями поделились. Пока он пьянствовал, дезертиры и младший Ивашка установили плотное наблюдение за домом, в котором проживал камер-юнкер Константин Чарторыйский. Новости были.