Квартирник (СИ) - Роман Феликсович Путилов Страница 18

Глава 8

Глава восьмая. Один на льдине.

— Это что? — хирург из военно-врачебной комиссии поликлиники областного УВД ткнул пальцем в ярко-фиолетовый шрам на моем колене. Я покопался в папке и протянул врачу выписку из больницы.

— И ты надеешься, что я тебе допуск поставлю? — доктор отбросил бумагу: — У тебя первая или вторая группа допуска должна быть, а ты на третью не тянешь. Нет и не уговаривай. Через пару месяцев приходи, не раньше. Все, свободен.

Хирурга я оставил на последок, очень надеялся, что к концу работы ВВК доктор устанет и не будет особо придираться, тем более, что я уже действующий сотрудник, и там требования более лояльные, чем к юношам бледным, только окунающимся в адское пламя под аббревиатурой «МВД». Но не сложилось, доктор не удовлетворился моим бодрым уверением, что я здоров, а велел разоблачаться до трусов.

Что за невезуха! С этой травмой аттестация на должность откладывается минимум на пару месяцев, а в условиях, когда старший опер со мной через губу общается, эти два месяца будут тянуться очень долго. Сегодня на утреннем разводе он вновь доложил начальнику уголовного розыска, что я работаю по местам сбыта похищенного и выгнал меня из теплого кабинета под дождь, который, с наступлением первого сентября идет не прекращая уже третий день. Глазырина я, по собственной дурости, упустил, и теперь Близнюк, на каждом разводе, утром и вечером, обещает начальнику ни сегодня — завтра начать давать раскрытия в товарных количествах. С докторами из общаги у меня что-то застопорилось. Молодой фельдшер из комнаты двадцать два, чью фотографию я получил в паспортном столе, действительно оказался парнем, регулярно приезжающим к Рыжему с ворованными вещами. Но напарника его установить до сих пор не удалось, да и установленный фигурант, по документам значившийся Козловым Денисом, работал на подстанции «Скорой медицинской помощи» на противоположном берегу, а квартиры, откуда всплывали вещи, были из нашего Дорожного района или соседнего. Поставить фигуранту «ноги» я не мог, по причине отсутствия допуска к оперативной работе, дать информацию Близнюку не желал категорически. Работать самому мне мешало отсутствие транспорта и ….отсутствие транспорта. Из моих знакомых транспортными средствами обладали Шихман и Алла. Машину Шихмана конфисковала мама, да и, вечно улыбающийся Паша уютно лег под старшего оперуполномоченного, распивая чаек в кабинете и изредка бегая по необременительным поручениям. Аллу о чем-то просить в ближайшее время я не собирался, каждая наша встреча заканчивалась скандалом или слезами, поэтому контакты с беременной заведующей магазина номер восемь Городпромторга я сократил до минимального минимума. Оставался только один, последний вариант. Я вышел на крыльцо, поймал на выставленную ладонь несколько холодных дождинок, представил пустынную привокзальную площадь с одинокими, прыгающим через лужи, прохожими, и решил, что на работу я больше не поеду, плевать мне на всех начальников скопом и каждого в отдельности.

Отец пришел с работы около шести часов, когда я был обсушен, накормлен и пребывал в счастливом ничегонеделании, угощаясь на кухне чаем и маминым пирогом.

— Привет папа. — я встал навстречу и пожал руку отцу: — Ты меня не выручишь? Хотел на пару дней у тебя машину попросить, очень надо.

— Выручу — папа ушел в коридор и через пару минут вернулся, положив в мою, сложенную ковшиком ладошку, ключ от автомашины. Правда вместо блестящей парочки от алой папиной «шестерки», в моей руке лежал одинокий, очень потертый, смутно знакомый ключик.

— О! А я думал вы его продали, пока я в армии был.

— Нет, не сподобился. Гараж на Заречке, помнишь где?

— Очень смутно.

— Ну слушай. Доезжаешь до пивзавода, а оттуда….

Выходные я провел в старом отцовском гараже, где возился с кислотой, дистиллированной водой, ареометром, на поминающим пипетку-переростка, насосом, зажигалкой и прочей гаражной трихамудией, подтягивая, зачищая, обжигая, смазывая и вылизывая железного коня, что пять лет стоял в железном ящике, позабыт-позаброшен. Наконец, под глубокомысленные рассуждения соседей по гаражному обществу (заведется — не, не заведется), во второй половине дня понедельника, прокрутив движок предварительно «кривым стартером», я выжал педаль сцепления, чтобы старому стартеру было полегче проворачивать двигатель, и повернул ключ зажигания. Со второго раза, чихнув несколько раз облачками вонючего дыма, завертелась гигантская крыльчатка, доминирующая в самом центре небольшого моторного отсека, и через десять минут работы, из темноты металлического гаража, попой вперед, выползло голубое разлапистое чудо — «горбатый», по документам числящийся как ЗАЗ— девятьсот шестьдесят пять, могучий иноходец с паспортной мощностью двигателя в двадцать семь лошадиных сил. Три контрольные лампочки и три тумблера, с явно военным прошлым, привольно раскинулись на стильно выкрашенной в цвет кузова, металлической торпедо, самый центр которой украшал замок зажигания с воткнутым в него ключом с рубленной, шестигранной головкой и плетенной из красных проводков креветкой, привезенной отцу в подарок другом, помогавшим народу героического Вьетнама. Наконец ворота надоевшего мне гаража были закрыты, и мы с «горбатым» бодро покатили по разбитому, засыпанному шлаком выезду в сторону шумных улиц, чтобы внести в какофонию городских шумов свой, неповторимый треск движка воздушного охлаждения. Наконец я вновь был «на колесах», правда, для скрытого наблюдения за подозреваемыми, машинка не подходила, да и оставлять ее надо далеко от отдела милиции, иначе через пару дней все местные жулики будут знать, что данный аппарат токсичен. Да и не всякая барышня согласиться сесть в автомобиль, уже ставший героем сотен анекдотов. С другой стороны, ни одна сволочь не подумает, что в голубой таратайке сидит доблестный сотрудник уголовного розыска. Максимум, на что тянет водитель подобного аппарата — лох педальный, получивший наследство от столетнего деда и от глупой радости оседлавший его.

За сорок пронзив Левобережье Города насквозь, я перескочил через реку и приткнул машину на пятачке у темно-коричневого здания Прижелезнодорожного почтамта — место тихое, чужие здесь не ходили. По широкой лестнице я быстро поднялся на Привокзальную площадь, где, по мнению моего непосредственного начальник я с утра кружил, как голодная акула, перекрывая места вероятного сбыта похищенного. Сделав круг, я расстроился. Никто, подмигивая обоими глазами не пытался продать мне золотое колечко или потертую норковую шапку. На площади торговали пирожками с мясом и картошкой, мороженным в вафельных