Герман Романов - Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни! Страница 19

— Ты теперь Георгия второго класса получишь за эту победу, — с затаенной завистью промолвил Константин и непроизвольно посмотрел на висящий на шее белый крест.

— О том только нашему государю-императору судить, — мягко отрезал Багратион чуть дрогнувшим голосом. Грузинский князь был честолюбив и желал стать четвертым кавалером этой высокой награды, но не признаваться же, в самом деле. — И еще представление увезешь…

— Какое? — чуть дрогнувшим голосом произнес Константин Петрович, хотя понял, о чем идет речь.

— Я час назад собрал георгиевских кавалеров. Наша дума единодушно решила представить тебя, находящихся под твоею командой поручика Ермолова, капитана фон Краузе и хорунжего Андреева к Георгиевскому кресту четвертой степени. Последних двух офицеров посмертно, с производством, согласно статусу, в следующий чин. Ты молодец, Константин Петрович, — имея всего триста солдат и шесть пушек, не только отразил, но фактически уничтожил вдесятеро больший отряд турок.

— Если бы не апшеронцы, они бы нас перебили, князь!

— А если бы вы сутки не продержались, Фархад-паша окружил бы мою дивизию. А так мы разбили его по частям. Так что крест принадлежит тебе по праву. Я бы свой сейчас снял, но нельзя.

Константин положил ладонь на руку князя, молчаливо поблагодарил молодого генерала. Он знал, что Багратион мог передать ему свой крест, но только будучи командующим отдельным корпусом, а князь был лишь командиром дивизии, пусть и гвардейской. Но такое признание не могло не радовать — стать «крестником» отчаянно храброго генерала дорогого стоило. И Константин решил рискнуть.

— Меня с детства готовили к греческому престолу. Няньки, слуги и офицеры — сыны Эллады постоянно были вокруг. И вот я здесь, на этой земле. Завтра увижу Константинополь. И если отец не передумает…

— Вряд ли, — усмехнулся Багратион. — Его императорское величество приказал не спускать с тебя глаз ни на минуту, а я обмишулился, насколько была неожиданной атака янычар…

— Дело не в том, князь. Я желаю видеть тебя своим искренним другом. И не только…

Константин сделал небольшую, но выразительную паузу, со скрываемым напряжением ожидая ответа. Главным в его предложении князю было «и не только», и он наделся, что генерал сделает столь нужный ему выбор. Одно дело иметь под рукою отцовских генералов, пусть проверенных, и совсем другое — своих. Таких, как Багратион…

Князь ничего не ответил, только внимательно посмотрел своими темными глазами. Но протянутую ладонь пожал, и это рукопожатие было очень красноречивым…

Стокгольм

— Как так можно… Ну как так можно…

Королева всхлипнула, в блестящих голубых глазах яркими бриллиантами засверкали слезы.

Получить такое оскорбление от супруга: «Мне известно, что вы плохо себя чувствуете, сударыня, а потому ваше присутствие завтра на карнавале будет тягостно для вашего здоровья. Поберегите его и не выходите из ваших покоев».

Посол Семен Романович чувствовал себя не лучше, но хорошо владел собою, стянув лицо в маску. Он тоже получил оскорбление, хотя отказ был выражен его королевским величеством совсем другими словами. Но то, что его специально для этого пригласили в апартаменты Елизаветы Петровны и оставили здесь переваривать услышанное, говорило о многом.

— Война с нашей страной, ваше императорское высочество, королем Карлом решена…

Посол специально сделал долгую паузу и торопливо добавил, как бы извиняясь за допущенную якобы ОПЛОШНОСТЬ:

— Простите, ваше величество. Просто я вспомнил те далекие уже от нас времена, когда играл с вами в Петергофе. Вы помните качели, ваше величество? Как замирает дух, когда они идут вверх, и как падает в груди сердце, когда рушатся вниз…

Елизавета Петровна внимательно посмотрела на посла, что сохранял нарочито безмятежный вид, будто не он, и совсем недавно, не услышал сказанных оскорбительных слов не только в свой адрес, но и в адрес той великой страны, которую он здесь представлял.

Аллегория была для нее не загадкой — высоко вознесся король шведский, как бы ему не рухнуть вниз. Такие слухи бродили по дворцу, перешептывание велось чуть ли не открыто — большинство придворных крайне неодобрительно встречали как королевские затеи, так и вызывающее поведение монарха.

Тут попахивало скверно — кровью и порохом…

— Надеюсь, что слова моего супруга не станут откровением для моего почитаемого отца? Война всегда несет несчастья народам, и мне не хотелось бы, чтобы и русские, и шведы испытали новые превратности судьбы. Я хоть и дочь хранимого Богом императора, но я и жена короля Швеции.

— Конечно, ваше величество, — посол поклонился, — я тоже искренне надеюсь, что ваш мудрый отец, его императорское величество, примет единственно верное и правильное решение, как он всегда поступал, и не допустит этой войны, не нужной ни ему, ни России, ни королеве Швеции и ее народу. Надеюсь, так и произойдет, к вящей пользе между нашими народами. А засим позвольте мне откланяться, ваше величество, в посольстве меня ждут архиважные дела.

Посол поцеловал протянутую ему руку, чуть прикоснувшись губами к пальцам, и вышел с гордо поднятой головой. Елизавета Петровна прикрыла глаза, как бы от усталости, лихорадочно размышляя над сказанным. А услышала она очень много.

И то, что Семен Романович сказал «к вящей славе», намекало на девиз иезуитов, кои прославились крайне нещепетильным подходом к устранению, то есть убийству, если говорить прямо, неугодных им деятелей. Она сразу вспомнила судьбу французских королей Генрихов, ставших жертвами цареубийственных кинжалов, что держали в руках фанатики Жак Клеман и Равальяк.

Намек?!

Еще какой! Про королеву и ее народ старый пройдоха Семен Романович не зря ввернул. Ведь если…

Елизавета Петровна чуть не задохнулась от догадки. И сразу решила на карнавал не ходить, даже если король передумает. Нет, туда ей хода нет, там и без нее все решится.

Такие слова зря не говорят!

Дарданеллы

Наполеон, внимательно разглядывая кипящую в проливе баталию, спокойно стоял, не обращая внимания на пролетавшие мимо него ядра. Стрельба с турецких кораблей стала хаотичной, потому молодой бригадир пренебрег такой опасностью.

Зато две дюжины мощных русских пушек, самолично расставленные им в наиболее нужных местах, наносили туркам ощутимые потери. Нет, рангоут остался на месте, паруса продолжали ловить ветер. Вроде все цело. Но это только на первый взгляд — внутренние разрушения межпалубного пространства, вызванные взрывами бомб, пока были не видны. Но то, что они более чем серьезные, бригадир не сомневался.

— Одна пушка на берегу стоит трех на корабле, — задумчиво пробормотал Бонапарт старую аксиому (хотя его математический ум сделал все расчеты с учетом мощности орудий и поднял соотношение один к десяти), окидывая взглядом поле боя. Хотя назвать так море было бы не вполне корректным — он мысленно поправил себя.

Из семи турецких кораблей один, красиво взорвавшись, исчез в огненном смерче, другой, изломанный попаданиями бомб, успел выброситься на берег. Еще три горело, и хорошо — черный дым поднимался к небу, а перепуганные до смерти османы уже лихорадочно прыгали за борт, покидая свои обреченные лоханки.

Два корабля потопили моряки того старика, но это произошло за несколько минут до баталии. Наполеон и сейчас, пусть и несколько отстраненно, продолжал ломать голову над вопросом — чем же так быстро уничтожили эти большие корабли.

Каким оружием? Что это были за большие, отнюдь не тяжелые трубы, что он увидел мельком? Вряд ли это были пушки, не похоже! Тогда что? Секретные ракетные станки, аналоги тем, что были применены еще при Кагуле? Не то, совсем не то!

Пуски ракет он уже видел. Устрашающее зрелище для темных магометан, но на него они не произвели должного впечатления. Слишком мала точность, намного уступающая обычному полевому орудию.

Нет, моряки применили что-то иное, более эффективное и снаряженное большим количеством взрывчатки или втрое большим зарядом пороха — не менее сорока пудов, раз один турецкий корабль просто разорвало на два куска, а второй взорвался от собственных погребов.

— Теперь в пролив они сегодня не пойдут, — бригадир усмехнулся, глядя, как многочисленные мачты турецких кораблей удаляются обратно в далекое синее море.

Османы были потрясены учиненным им избиением и не горели желанием разделить судьбу несчастных. Даже те два корабля, что еще были на ходу, в ответ почти не стреляли и пытались удрать, отойти к другому берегу, подальше от разрушающей мощи русских орудий.

— Ух!

Отстающий корабль неожиданно превратился в кратер вулкана — огромный столб пламени и дыма вырвался выше мачт.