Гросс - Оченков Иван Валерьевич Страница 21

– Но почему бы вам самой не обратиться к нему?

– Государь запретил мне, – призналась императрица. – Но я уверена, что если кто-то может помочь, то только внук и истинный наследник великого Мастера!

– Ваше величество, – немного поразмыслив, осторожно ответила Саша, – я не могу говорить за Мартемьяна. В конце концов, мы еще не женаты, но…

– Что?

– Насколько я успела изучить своего жениха, если есть хоть малейшая надежда, он не отступит и не станет отказываться.

– Благослови вас Бог за ваши добрые сердца!

– Подождите, государыня. Если ваш супруг запретил вам, вполне вероятно, он отдал такой же приказ и Марту. Сами понимаете…

– Я обещаю вам любую защиту!

– Нет, давайте сделаем по-другому. Если я не ошибаюсь, у цесаревича скоро практика в воздушном флоте?

– Совершенно верно!

– Вы сможете добиться, чтобы он проходил ее на корабле Марта?

– Но зачем?

– Они будут вместе, их ауры будут соприкасаться, а там кто знает… Возможно, это окажется достаточным для… осуществления вашей мечты.

– Хм, – задумалась Евгения Федоровна. – А ведь это может сработать, и при этом никто не сможет сказать, что Колычев проигнорировал повеление императора… Отлично придумано, моя девочка!

– Так вы сможете организовать этот перевод?

– Поверь мне, милая, – холодно блеснули глаза царицы, – если это возможно, то я это сделаю!

– Но вы же понимаете, что нет никаких гарантий? – спохватилась Зимина.

– Конечно. Я же не дура. Но если есть хоть малейший шанс, я сделаю все, чтобы им воспользоваться!

– Я буду молиться за успех этого дела.

– Я тоже, хотя, говоря по совести, не припомню, чтобы от этого занятия был толк. Но в любом случае спасибо тебе. Я умею ценить верных людей и не забуду твоей услуги. А уж если все получится, то моя благодарность будет просто безграничной!

– Для меня и моего жениха нет большей награды, чем служить вашему величеству!

– Конечно, – кивнула царица, – а теперь давай прощаться. Провожать меня не надо.

С этими словами государыня обняла и поцеловала свою фрейлину, после чего вышла вон, осторожно притворив за собой дверь.

Изучавший, как и большинство его сверстников, катехизис цесаревич хорошо знал, что жизнь – это подготовка к загробному существованию, ожидание неминуемой смерти и вообще страдание. Поэтому надо постоянно быть готовым ко всяческим неприятностям и, коли уж они случились, стоически их переносить. Но это в теории, а на практике…

Так уж случилось, что истинное предназначение оберега, висевшего у него до сих пор на шее, Николай узнал как бы не последним. Началось все с того, что Марцева просто сняла его и стала исследовать. Потом появилась матушка, поднялась некоторая суматоха, впрочем, быстро затихшая. Затем оказалось, что один из ассистентов целительницы не кто иной, как его новый приятель Колычев.

– Все будет хорошо, – шепнул ему Март, спустив на секунду свою маску, но тут же вернул ее назад, сохраняя инкогнито.

Было странно, но Коля ему поверил. Была в этом молодом человеке какая-то непонятная внутренняя сила и убежденность. К тому же он оказался одним из немногих его знакомых, кто вообще никогда не лгал. Потом он вернулся во дворец и снова остался один. Где-то совсем рядом плакала матушка, сердито сопел отец, а за высокими створчатыми дверями слышалось назойливое дыхание любопытствующей прислуги. Затем все кончилось, и снова нацепившая на свое красивое лицо маску императрицы объявила ему волю отца, так и не нашедшего в себе сил сделать это лично.

– Вести себя по-прежнему, тайну амулета хранить до особого распоряжения и вообще делать вид, что ничего не произошло!

– Какую тайну? – не понял цесаревич.

И тогда она ему все рассказала, не утаивая ни единой подробности. О том, как заказывался злополучный артефакт, какую роль в этом сыграла его августейшая родня, и что в результате получилось.

Когда слова в его сознании обрели смысл и вес, то цесаревич одновременно ощутил два строго противоположных и одинаково сильных чувства. Горечь и облегчение. Горечь от неизбывности и трагичности предательства, случившегося много лет назад, и облегчение, что отсутствие у него Дара – не его вина, и больше отец никогда не сможет упрекнуть, пусть даже мысленно, своего сына в недостаточном старании или слабости.

Первые три дня наследник провел в состоянии, близком к прострации. Он механически вставал, ел, одевался, участвовал в церемониях, затем шел заниматься и даже отвечал, хоть частенько и невпопад, на вопросы преподавателей.

Под утро четвертых суток жизни «после» ему приснился необычайно яркий сон-видение. Он летел выше облаков. Земля напоминала с такой высоты топографическую карту. А рядом парил огромный сокол, его сапфирово-синий огромный глаз сиял в лучах необыкновенно яркой, какой-то золотисто-алой, испещренной шрамами луны.

Коля, раскинув руки, стремительно пронизывал воздушное пространство, ощущая себя в родной стихии. Он наслаждался и не думал ни о чем. Но в какой-то момент на горизонте появилось едва различимое сияние. И он понял: они с соколом движутся быстрее ветров строго курсом на рассвет. Рядом раздался могучий клекот, в котором слышалось: «Да, мы летим навстречу солнцу!»

С этим ощущением Николай и очнулся, сразу открыв глаза и увидев в окне отблески золотистого сияния. «Утро наступает. Еще семи нет. Рано». Но спать уже совсем не хотелось. Зато и путаность мысли прошла без следа. «Если мне не суждено быть одаренным, то и в цари лезть толку никакого. Значит, надо просто жить. Самому. Найти свое место в этом огромном мире…»

Придя к такому выводу, Коля не стал тянуть и при первой же встрече с отцом сообщил ему о своих намерениях. Случилось это за обедом – как бы ни единственным временем, когда их семья собиралась вместе, почти без посторонних. Поначалу все было как обычно. Камер-лакеи, повинуясь командам дежурного генерал-адъютанта, подавали блюда. Сидевшие в самом конце стола сестры дурачились и проказничали, заставляя хмуриться матушку и вызывая добродушную улыбку отца.

Наконец, прием пищи подошел к концу, и Николай, которого в последние дни старательно не замечали, негромко спросил:

– Ваше величество, могу ли я обратиться к вам с просьбой?

Уже собравшийся покинуть их и отправиться в курительную комнату отец вздрогнул и посмотрел на сына с таким удивлением, будто с ним заговорил какой-то предмет мебели или даже выложенная затейливыми изразцами голландская печь.

– Конечно, – выдавил он из себя, когда молчание слишком уж затянулось. – Только давай отойдем…

– Гхм, – громко прочистила горло императрица, после чего выразительно посмотрела на своего царственного супруга.

– Хотя можно и здесь, – обреченно согласился тот, пряча в карман кителя портсигар.

– Девочки, – проворковала государыня, обращаясь к дочкам. – Поцелуйте отца и отправляйтесь к себе.

– Но, мама, – недовольно протянула самая бойкая из них, Ольга, почуявшая, что вокруг происходит что-то интересное.

– Быстрее, папа очень занят! – удушила в зародыше все возможные возражения мать.

Не тратя более времени на бесполезную дискуссию, девочки послушно встали и, по очереди подходя к царю, прикладывались к его щеке, после чего чинно следовали на выход.

– Что ты хотел… сын? – спросил Александр, как только они остались втроем.

– Государь, – решительно заявил цесаревич, – скоро мне предстоит практика в ВВФ, и я хотел бы проделать ее на корабле «Ночная птица» капитана Колычева!

– Вот как? – нахмурился отец, бросив выразительный взгляд на жену. – И какова же причина столь необычного прошения?

– Я пришел к выводу, что быть хорошим пилотом куда лучше, чем марионеткой в руках одаренных интриганов! – выпалил юноша, глядя в глаза царственного родителя.

– Это тебя матушка надоумила? – скривился тот в недоверчивой усмешке.

– Нет, – ответил удивленным взглядом тот. – Я сам решил…

Ее величество также всем своим видом показывала, что она тут ни при чем и на решение сына никак не влияла.