Людмила Астахова - Кошка колдуна Страница 23

– Остановка для чего?

– Для воздушников летучих, само собой. Только зимой они не летают, вот и остановка пока закрыта. И охрана снята.

Я только и смогла, что рот от удивления открыть, ничегошеньки не поняв из объяснений.

– Темная ты, Кат… Кэтрин, как есть темная сенная девка, – вздохнул Прошка. – Воздушники они потому, что по воздуху летают благодаря Архимедовой и Летючей Силам. От одной остановки к другой, не спускаясь на землю. С вестями и дорогими заказами, от самого Иерусалима и Константинополя до Выборга. В люльку много человек не посадишь, одного-двух самое большее, зато бумаг и пергаментов целую гору можно нагрузить.

– Ух ты!

– А то! – горделиво усмехнулся мальчишка. – Небось у вас там… такого нету?

Ему, конечно, до смерти хотелось разузнать, как же у нас «там» – за зеркалом, но возможности пока не представилось.

– Такого, – прошептала я, – точно нет.

– А у нас есть! Так-то, чисто по-местному, птеросы летают.

– Кто-кто?

– Ну, кто-кто? Мужики наши местные на «леонардах».

– На чем?

– Тьфу на тебя, бестолочь! Все тебе объясняй, как дурочке малолетней. Жаль, показать не могу. Зима, будь она неладна. Когда б у нас тепло было круглый год, как у италийцев и франков, то целый год можно было на махучих крыльях летать и горя не знать. Ну, ничего, потом сама увидишь…

Впрочем, посмотреть мне нашлось на что. Прямо здесь, не доезжая до Новгородских врат. Некоторые строения я узнала самостоятельно, например, лесопилки или водонапорные башни. О предназначении других могла лишь догадываться.

А потом… Потом герольд в коротком тулупе, или, как назвал его Прошка, «первопроходец», спрыгнул с приостановившихся саней и побежал вперед, трубя в звонкий рожок, чтобы толпа конных и пеших у въезда в город расступилась перед поездом боярина Корецкого. Задача не из простых, ибо попасть в Новгород жаждало ой как много разнообразного торгового и служилого люда. И боярским возчикам только чудом проскользнуть удалось между множеством саней с людьми и подвод, груженных товаром. Я лишь головой по сторонам вертела, вглядываясь в незнакомый быт средневекового… да, пожалуй, мегаполиса. Потому что Новгород оказался не просто большим, а поистине огромным и многолюдным, настоящей столицей богатой торговой республики и перекрестком множества дорог. По мощеным улицам, вплотную застроенным русскими теремами, фахверковыми и каменными домами вперемежку, в обоих направлениях текла разноязыкая человеческая река. Пожалуй, только негров не было, но, когда санный поезд обогнал паланкин с закутанным в меха китайцем, я и в этом усомнилась.

– Гляди-ка! – ахнул Прошка. – Горбатые лошадюги!

Я оглянулась в нужную сторону и поняла, что настало мое время посмеяться. Несколько двугорбых верблюдов-бактрианов, мохнатых и упитанных, меланхолично дожидались, когда их хозяин, смуглый, бородатый господин в высокой, как башня, шапке договорится с русским купцом. Торговцы жарко спорили на каком-то восточном языке. «Перс», как мысленно я его назвала, экспрессивно размахивал руками, русский отвечал резко, но без вызова, а верблюды печально глядели на обоих из-под пушистых ресниц.

– Да вы, Прохор, совсем дремучий юноша, – с нескрываемой издевкой проворковала я. – Это же самые обыкновенные верблюды – вьючные животные.

– Вер… кто?

Мальчишке явно почудилось что-то непристойное.

– Верблюды, Прошка! – весело пояснил Иван Дмитриевич. – Говорят, у ихних верблюдок молоко шибко полезное для здоровья. Надо и себе такую завести. Для коллекции. А в горбах они воду запасают.

– Не чистую воду, а жир, – уточнил Диху. – Но смысл один и тот же. Запас такой нужен для перехода через пустыню.

– Все-то ты знаешь, Тихий.

– Да уж побольше некоторых, – проворчал чем-то крайне недовольный сид.

– На них верхом ездят, а еще из шерсти можно ковры делать. Полезные животины, я считаю, только уж больно неказистые, – рассуждал боярин. – Конюхов палкой не загонишь такую тварь обихаживать.

– Небось кусаются? Гляди, какие зубищи!

Прохору совсем уже не сиделось в санях. Дивные горбачи захватили его воображение целиком и полностью.

– Они плюются. – Я специально подбавила жару в огонь его любопытства.

– Пра-а-а-авда?

– И очень метко к тому же, – хмыкнул сид.

– Ого-го! Здоровенное, меховое, молоко дает, верхами возит, да еще и плюется знатно! Тятя, слыхал, непременно надобно такое чудо завесть!

И по сиянию васильковых Прошкиных глаз всем стало ясно, что отныне и навеки верблюды покорили сердце новгородского мальчика.

– Тогда уж пару надо брать, чтобы размножались.

Отчего-то лично мне будущие табуны новгородских верблюдов не казались чем-то невозможным, ведь все, что меня окружало, и так относилось к разряду невероятного.

Вот скажем, на подводе едет, хоть и слегка посеревший от мороза и закутанный до самого носа в шубу, но самый натуральный индус. Даже в чалме. А навстречу ему шествует всамделишный европеец в берете с пером и широком плаще.

И чем ближе подъезжал боярин со свитой к детинцу, тем медленнее ступали лошади и катились полозья, и как ни старались возчики, как ни дудел глашатай, но, в конце концов, сани встали намертво. Средневековая дорожная пробка по накалу страстей, впрочем, ничем от современной питерской не отличалась, и точно так же пустая перебранка участников движения и их страшные посулы друг другу не способствовали ускорению.

– А далеко еще? – спросила я. – Может, пешком пойдем?

– Сиди-ка ты молча, девушка, – одернул болтливую рабыню сид.

Он сидел нахохлившись, надвинув шапку на самый нос, всем на свете недовольный.

– Но, Диху…

И тогда нелюдь с размаху запечатал мои губы ладонью, до боли вжал пятерню в лицо.

– Цыц, дура! Не смей мое имя вслух произносить, – зашипел он прямо в ухо. – Я – Тихий. Еще «мой господин». Коли дошло – моргни.

Я честно подняла и опустила веки, взглядом моля, чтобы отпустил, а то ведь еще чуть-чуть, и задохнусь.

– Так что мы сейчас делаем, Кэтрин? – спросил почти ласково сид, отводя руку.

– Сидим в санях и ждем, мой господин, – пролепетала я виновато.

– Отлично!

Ни боярин, ни сын его на воспитательную сцену внимания не обратили, всецело поглощенные возмущениями относительно человеческой тупости и неповоротливости.

– Куда, куда ты, дурья башка, правишь? – грозовым раскатом громыхал Иван Дмитриевич на очередного незадачливого возницу, перегородившего дорогу.

Я же после краткой, но жесткой выволочки сжалась вся в комочек и затихла. Что сделает с рабыней Диху… ой-ой! господин Тихий, если узнает, что утром она во все горло проорала его имя? Удавит и в Волхов бросит, не иначе.

Там, где коснулась ладонь сида, кожа горела, как при ожоге, а в ухе, куда он нашипел, беспрестанно звенело. И я готова была присягнуть, что горло мне, пока шла мини-экзекуция, сдавливала невидимая сила.

– А мы в гостевых хоромах у дядьки Миши остановимся? – любопытствовал тем временем Прохор.

– Нет, стеснять посадника Михаила Семеновича и его семейство мы не станем, отрок, – подчеркнуто важно ответствовал боярин. – У нас в Новгороде свои хоромы имеются. Туда и путь держим, так сказать.

Не доезжая до детинца, санный поезд боярина Корецкого свернул с главной улицы куда-то вправо, и очень скоро мы оказались возле ворот городской усадьбы Ивана Дмитриевича. Хозяйский дом стоял фасадом на улицу – трехэтажный терем с причудливой бочкообразной кровлей, резными ставнями и наличниками. Кроме искусной резьбы вереи и полотнища ворот были покрыты узорами из декоративных гвоздей с фигурными шляпками.

– Красота! – ахнула я, не сдержавшись.

Почти утраченная, всеми позабытая краса традиционной русской архитектуры всегда меня завораживала. Я же мечтала в своем этнопоселении возвести что-то похожее. Предки наши были по-настоящему креативными людьми, у них есть чему поучиться в плане дизайна.

– Смотри, еще сорока во рту гнездо совьет! – засмеялся Прошка. – Ты посадских палат не видела, вот где красота! По камню резьба, точно кружево.

Тем временем из ворот, на которых тоже имелась отдельная кровелька, выскочила немногочисленная боярская челядь, оставленная стеречь хозяйское добро. Непонятно только, чего больше было в истошных воплях слуг – радости или испуга. Ивана Дмитриевича с почестями, достойными какого-нибудь индийского раджи, проводили на высокое крыльцо. Он, точно ледокол, плыл через волны склоненных спин, принимая цветистые славословия в свой адрес как должное. Шуба нараспашку, борода – волосок к волоску и глаза как у сокола, светлые и ясные. Русский человек с картины Константина Васильева, но при этом живой и настоящий, а не иконописный. Иван Дмитриевич Корецкий залихватски улыбался в усы, шлепал девок пониже спины и, то ли в шутку, то ли всерьез, грозился повесить юркого мужичонку, управляющего городской усадьбой, за лень и нерадение.